Она подняла взгляд и обнаружила, что смотрит на одинокую голограмму, украшавшую дальнюю стену. Маленький домик с соломенной крышей устроился среди зеленых деревьев и живых изгородей. Перед домиком струился зелено-голубой ручей, а в небе скользили облака. Пока она смотрела, небо потемнело, и над домиком разлился яркий закат.

Рипли вслепую шарила по столу, пока не нащупала клещи. Инструмент, запущенный изо всех сил, разогнанный криком, в котором звучали ярость и боль, с приятным уху звуком расколол невозможно пасторальную картинку на сияющие осколки.

Большая часть крови на куртке и лице Голика засохла вязкой клейкой массой, но капли все равно падали на стол в столовой. Он ел тихо, ложка за ложкой подбирая хрустящие хлопья. Только один раз Голик сделал паузу, чтобы добавить сахара. Он смотрел прямо в блюдо, но не видел его. То, что он видел сейчас, было его личным видением, проникшим до мозга костей.

Сегодняшний повар, которого звали Эрик, вошел, неся стопку тарелок. Посмотрев на первый столик, он увидел Голика и остановился. Уставился на него, всплеснув руками… К счастью, тарелки оказались небьющимися – на Фиорине сложно было бы достать новые.

– Голик? – наконец прошептал Эрик.

Заключенный, сидевший за столом, продолжал есть, не глядя на него.

На звук упавших тарелок вбежали остальные: Диллон, Эндрюс, Эрон, Морзе и заключенный по имени Артур. Все они, как и потрясенный повар, уставились на явление, сидевшее за столом.

Наконец Голик заметил, что на него смотрят. Он поднял взгляд и улыбнулся.

Безучастно.

Когда его привели в лазарет, Рипли сидела в задней части помещения. Она тихо наблюдала за тем, как Диллон, Эндрюс, Эрон и Клеменс опустили замотанного в смирительную рубашку Голика на кровать. Лицо и волосы его покрывала засохшая кровь, а сам Голик непрестанно водил глазами, оглядывая вентиляционные решетки, потолок, дверь.

Клеменс, как мог, постарался вымыть беднягу при помощи мягких салфеток, слабого растворителя и дезинфектанта. На самом деле Голик находился в куда лучшем состоянии, чем выглядел. По крайней мере, физически. К кушетке его привязывали Эндрюс, Эрон и Диллон. Рот затыкать не стали.

– Ну, давайте, не слушайте меня. Не верьте мне. Это не имеет значения. Больше ничего не имеет значения. Все вы, ублюдки набожные, помрете. Восстал Зверь и кормится плотью людской. Никому его не остановить. Час пробил, – Голик отвернулся от управляющего и уставился прямо перед собой. – Я видел его. Он смотрел на меня. У него не было глаз, но он смотрел на меня.

– Что с Боггсом и Рейнсом? – ровно спросил Диллон. – Где они? Что с ними случилось?

Голик моргнул и без тени раскаяния оглядел мужчин, которые его допрашивали.

– Это не я. Там, в тоннеле. У них не было и шанса, ни единого. Я ничего не мог сделать, только спасаться. Дракон это сделал. Зарезал их, как свиней. Это был не я. Почему меня во всем обвиняют? Никому его не остановить, – он плакал и смеялся одновременно. – Ни шанса, нет, нет, даже одного шанса не было!

Клеменс принялся за его голову.

Эндрюс изучал дрожащий остов, который некогда был человеком. Не совсем полноценным, честно говоря, но все равно человеком. Управляющий был недоволен, но не злился. Злиться здесь было не на что.

– Какой-то бессвязный бред. Я не хочу сказать, что это чья-то вина, но его следовало держать в оковах. Разумеется, фигурально выражаясь, – управляющий посмотрел на медика. – Под успокоительными. Вы не предвидели подобного, мистер Клеменс?

– Вы меня знаете, сэр. Я не ставлю диагнозов. Просто выписываю лекарства.

Клеменс почти закончил умывать Голика. Теперь тот выглядел лучше, но только если не смотреть ему в глаза.

– Да, конечно. Прекогнитивная психология – не ваша специальность, верно? Если кто-то и должен был заметить приближение подобного, так это я.

– Не вините себя, сэр, – сказал Эрон.

– Я этого и не делаю. Просто выражаю определенные сожаления. Иногда безумие таится, скрывается внутри разума и только и ждет толчка, чтобы прорваться. Как семена некоторых пустынных растений, которые прорастают только раз в десять или одиннадцать лет, после достаточно сильных дождей, – он вздохнул. – Я очень хотел бы снова увидеть обыкновенный легкий дождь.

– Ну, вы правильно сказали, сэр, – подхватил Эрон. – Он безумен, как хренов Шляпник.

– Мне так нравится манера, в которой вы оживляете обычную беседу яркими анахронизмами, мистер Эрон, – Эндрюс взглянул на надзирателя. – Кажется, он немного успокоился. Непрерывное применение успокоительных обойдется недешево, и это потребуется обосновать в рапорте. Давайте пока что изолируем его от людей, мистер Диллон, и посмотрим, окажет ли это положительный эффект. Я не хочу, чтобы он вызвал панику. Клеменс, дайте несчастному идиоту достаточную дозу успокоительного, чтобы он не представлял угрозы себе или кому-нибудь еще. Мистер Диллон, дальше полагаюсь на вас. Присмотрите за ним после освобождения. Надеюсь, ему станет лучше. Тогда все стало бы проще.

– Хорошо, управляющий. Но лучше обойдемся без полной отключки, пока судьба остальных братьев остается неизвестной.

– От этого вы ничего не добьетесь, – Эрон с отвращением махнул рукой в сторону дрожащего мужчины в смирительной рубашке.

– Нужно попробовать, – Диллон наклонился ближе, вглядываясь в лицо заключенного. – Соберись. Поговори со мной. Где наши братья? Где Рейнс и Боггс?

Голик облизал жестоко искусанные губы. Они все еще кровоточили, несмотря на оказанную Клеменсом помощь.

– Рейнс? – прошептал он и нахмурил брови, пытаясь вспомнить. – Боггс? – Внезапно глаза его снова расширились, и он огляделся, словно впервые увидел собравшихся вокруг людей. – Я этого не делал! Это не я. Это был… это был… – он снова начал кричать и истерически лепетать что-то сквозь всхлипывания.

Эндрюс печально покачал головой.

– Безнадежно. Мистер Эрон прав, какое-то время вы ничего от него не добьетесь. А возможно, и никогда. Мы не можем ждать.

Диллон расправил плечи.

– Вам решать, управляющий.

– Мы отправим поисковую группу. Соберем благоразумных людей, которые не боятся темноты или друг друга. Боюсь, достаточно велик шанс, что этот проклятый идиот убил своих спутников, – он помедлил. – Если вам известны подробности его дела, тогда вы знаете, что такое предположение не выходит за рамки возможного.

– Вы не можете этого знать, сэр, – сказал Диллон. – Голик никогда мне не лгал. Он дурак, но не лжец.

– Вы говорите это из лучших побуждений, мистер Диллон, но слишком добры по отношению к заключенному, – Эндрюс сдержал саркастическое замечание, которое немедленно пришло на ум. – Лично я считаю Голика не слишком достойным доверия.

Диллон сжал губы.

– Я не так уж наивен, сэр. Я достаточно знаю о Голике, и хочу как помочь ему, так и присмотреть за ним.