– Хотя бы за последнее время? После развода?

– Никого не было.

– Как? – поразилась Ася. – Ты хочешь сказать, что почти два года вообще один? Ты?

– Мне было не до того, если помнишь. И потом, я давно изменился.

– Ёж, прости! Я не подумала, когда спрашивала.

– Ася, не извиняйся. Я не имел никакого права задавать тебе тот вопрос.

– Неужели ты ревнуешь меня к прошлому?

– Да. Хотя это глупо. И я сам во всем виноват.

– Бедный Ёжа! Я тебя утешу: у меня тоже два года не было никакого секса! Так что мы оба практически девственники. И ты зря боялся.

– Я боялся?

– А то нет? Трусил, как заяц!

– Ну да, боялся, – признался он.

– Во-от! Я же чувствовала! И что, думаю, он так трепещет… Ой!

– Все, ты меня достала! – Алымов вдруг резко повернулся, с силой прижал ее к подушке, и все повторилось – медленно и долго, но так же бурно и обжигающе. До мозга костей.

Алымов действительно трусил. Он прекрасно сознавал, с женщинами какого сорта заводил кратковременные романчики – на месяц, на неделю, на ночь. Одноразовые женщины, которым ничего, кроме секса, и не надо. Как его угораздило жениться на одной из них, Алымов не понимал. Ася была совсем другой породы, и он не очень представлял, как с ней надо обращаться. В смысле секса. Она виделась Алымову совсем не искушенной и невинной – неужели с Асей можно заниматься тем же самым, что и с другими?! Неожиданно ожили все его подростковые комплексы, и Алымов робел, словно впервые. Но Ася оказалась такой неожиданно пылкой, такой естественной в проявлении эмоций и желаний, так охотно шла ему навстречу, так торопила его и так страстно хотела, что Алымов изумился и долго не мог понять, в чем дело: вроде бы все то же самое, как всегда, – но совершенно другое!

Его никогда особенно не заботило, что там происходит с партнершей, хотя, конечно, он старался. Но в меру. Правда, Дара хорошо просветила его по этой части… Черт, и зачем он только ее вспомнил? Но даже мысль о Даре не сбила его восторженного настроя: ни Дара, ни прочие женщины не имели больше никакого значения. То, что происходило между ним и Асей, было таким первозданным, таким… первобытным! Таким настоящим. Разве раньше он чувствовал хотя бы десятую долю того самозабвения и упоения, что испытал сегодня?! Разве сходил с ума от одного только запаха разгоряченного женского тела, от сдавленного стона, от легкого прикосновения нежной руки? Осенило Алымова только после третьего раза: да просто они с Асей любят друг друга! Он даже засмеялся от радости и выпалил, не подумав:

– Ты знаешь, а секс без любви вообще-то довольно мрачная штука.

– Да. Как и жизнь без любви.

Это прозвучало так горько, что Алымов струхнул, но Ася уже улыбалась:

– Хотя любовь без секса – тоже не подарок.

Ася понимала: сейчас – самое важное время, и от того, как она себя поведет, зависит их будущее. Они с Сергеем словно находились на чашах весов, и если раньше перевешивал Алымов, а от нее, легкой, как лепесток, не зависело ничего, то теперь весы находились в равновесии, и ее чаша постепенно опускалась все ниже, поднимая растерянного Алымова к таким высотам, о которых он раньше и не подозревал. Сергей был так явно влюблен, так сходил с ума, но все-таки пытался вернуться к прежнему уровню отношений – не зря же все время называл ее Малявкой. Ася больше не возражала, просто смотрела на него смеющимся взглядом и говорила с легкой иронией: «Да, мой господин!» – и он смущенно улыбался, панически думая: «Я пропал!» Он тоже все понимал, но ничего не мог поделать: в нем совершалась медленная, но неотвратимая перемена: рушились внутренние стены, открывались заржавевшие двери и окна, что-то отмирало, а что-то прорастало – новое, странное и непривычное, с которым ему было как-то зябко и… страшно.

«Ёж ёжится», – бормотал он, сидя в гримерке и рассеянно глядя на себя в зеркало: «Ёжится, кукожится и… кочевряжится». – И даже выходя на сцену, он чувствовал в себе это душевное томление, придававшее его игре совсем другой оттенок. Порой ему становилось не по себе: Сергей привык всегда скрывать от окружающих свой внутренний мир, свои настоящие чувства, а сейчас он был почти не в силах сдерживать бьющие фонтаном эмоции. На последнем спектакле «Иванова» в сцене с Сашей он чуть было не назвал ее Асей!

– Ну что? – спросила его Ксю после спектакля. – Объяснились? Она любит вас, да? Прям сияете, аж глаза слепит.

Алымов только вздохнул и беспомощно улыбнулся, а Ксю засмеялась и поцеловала его в щеку, привстав на цыпочки.

– Я рада, честно. Удачи вам обоим!

Но первым Алымова расколол зоркий Савва. Зашел в антракте в гримерку и спросил у сидящего перед зеркалом Сергея:

– Что это с тобой такое?

– Ничего.

– Да ладно! Я ж вижу.

– Все нормально.

– Ну-ну. А как у вас с Асей дела?

Алымов пожал плечами, но не смог сдержать счастливой улыбки, и Савва захохотал:

– А-а! Так вот, в чем дело! Ну что, все сладилось? И как?

– Ну что ты пристал! Сам видишь как! Я счастлив. Впервые в жизни. Вот, я сказал – теперь ты доволен?

– Ты-то счастлив, вижу. А Ася? – Савва вдруг подошел к Алымову сзади и с силой ухватил его за шею.

– Ты что? Больно же!

– Если ты ее обидишь, тебе не жить, – жестко произнес Савва, глядя в глаза отражению Алымова. – Так и знай.

– С ума сошел? Отвали!

Савва отошел и сел в углу. Прозвенел звонок, второй – они молчали. Потом Алымов, не глядя на Савву, спросил:

– Ты что, совсем меня за человека не считаешь? Я же люблю ее.

– Ты ей-то хоть сказал, что любишь?

– Пока нет.

– Скажи.

– Это трудно.

– А ты думал! Ладно, удачи! Сереж, правда, я страшно рад за вас!

Алымов только вздохнул. На другой день после спектакля к нему зашел Синицкий:

– Сережа, ты сегодня удивительно сыграл. Просто удивительно! Не люблю этого слова, но иначе трудно сказать – пронзительно. Особенно в сценах с Сашей. На репетициях мне так и не удалось от тебя такого добиться. Надо это обязательно закрепить.

– Но ты же говорил – все хорошо, все правильно?

– Я видел, что ты не сможешь. Есть такие вещи – пока сам не пережил, не получится. Все равно будет фальшиво. И раньше было неплохо, но сего-дня – именно то, что я и хотел. С тобой что-то произошло? Ты другой.

– Да, пожалуй. Произошло. Я вас потом познакомлю. Ее Ася зовут. – И не выдержал, улыбнулся так нежно и смущенно, что можно было уже ничего больше и не спрашивать.

– Понятно. – Синицкий взял со столика яблоко и бесцельно повертел в руках. – В общем, ты понял: держи этот тон и дальше. Ну ладно, меня там Таня ждет. Пока.