class="p1">Знакомый уверенный голос и залихватская, по-молодецки насмешливая интонация заставили Морского обернуться и застыть в радостном изумлении.

— Коля! Николай?! Горленко, ты ли? Когда прибыл? Как же здорово, что ты здесь! — Вошедшего, как оказалось, хорошо знали все присутствующие и все были ему по-своему рады.

— Я! — одновременно с объятиями и рукопожатиями отвечал Николай. — Только приехал, прибыл в распоряжение военного отдела, а они меня сразу к вам направили. Иди, говорят, в соседнее здание, люди твоей компетенции в милиции всегда нужны. Мне бы, конечно, лучше в родной угрозыск, но если вот прям у вас тут такое дело, — Коля подмигнул Опанасу Владимировичу, кивая на Морского, — то я возьмусь.

— Да дело-то дрянь, — ничуть не смущаясь присутствия родителей потерпевшей, честно поделился следователь. — Ты ж меня знаешь, Горленко. В следователи, может, не гожусь, но оперативник я хороший. Из всего, что видел, уже ясно — не найдем мы того, кто стрелял. Никаких следов нет. Да и ситуация вся тебе не по статусу. Бытовая мелочишка. Обычная уличная стрельба…

— Ну, не найдем виновных, так хотя бы поищем хорошенько, — парировал Николай и тут же перешел на сердечные объяснения: — Владимирович, это мои друзья! Если им от нашего ведомства чего надо, я в лепешку расшибусь, но сделаю… Тем более, если мелочь какую.

— Не совсем мелочь, — Морской сразу перешел к сути, хотя, конечно, прежде всего хотелось расспросить друга обо всем, что с ним приключалось. — Мы с Галочкой только вчера в город приехали, ничего не знали. А Вера… — Морской многозначительно глянул Коле в глаза, кивая на Двойру. В юности Горленко бывал ужасно неотесанным и намеков не замечал, но в последние довоенные годы возмужал и отличался крайней понятливостью. Любопытно, поймет ли сейчас про новое имя Двойры? — …Вера с дочерью тут уже давно, — продолжил Морской. — Ни в какие конкретные конфликты ни с кем не вступали, но вот, нежданно-негаданно, напоролись на выстрел. Вернее, только дочь напоролось. В Ларису стреляли.

— В нашу Ларису? — обалдело переспросил Николай, бледнея. Похоже, с догадливостью у него по-прежнему было не очень. — Дво… Ой, то есть Вера, он точно ничего не путает? Наша Ларочка ранена? И как она?

— Уже лучше, — ответила Двойра. — Но кто его знает, не решит ли этот негодяй завершить начатое и выстрелить снова…

— Понятно, — тяжело вздохнул Опанас Владимирович, перебивая. — Судя по твоей, Горленко, реакции, замять дело уже точно не получится. Значит, так и запишем. Товарищ Горленко прибыл с фронта и включился в работу. Я, конечно, чем смогу, помогу. Но честно предупреждаю: многого от меня не жди, меня Глеб с собой на облавы постоянно гоняет, некогда мне.

— Кто? — удивился Николай.

— Это начальник наш. Он из новых, ты его знать не можешь. Хороший парень, но молодой. Злится, что на фронт не берут, и на ниве борьбы с преступностью свою злость вымещает. Тебе, кстати, с ним еще надо будет все эти назначения обсудить. Думаю, проблем не возникнет. У нас, правда, с обеспечением не очень сейчас, и селят куда попало. Точнее, сейчас, если селить надо, то к нам не берут — не выделили общежитий пока. Но ты, насколько я понимаю, жильем обеспеченный…

Николай неопределенно пожал плечами.

— Обеспеченный, разумеется! — быстро вмешалась Двойра. — Его жена в госпитале на территории неврологического института библиотекой заведует. И живет там же, в служебном флигеле. Вместе с матерью и сыном.

— В городской психушке, что ли? — удивился Опанас Владимирович. — В бывшей Сабуровой даче? Прямо там и живет?

— Во-первых, это вам не психушка, а психоневрологический институт всесоюзного значения! — Слишком многое в жизни Двойры было связано с этим местом — и работа мужа, и нынешняя работы дочери, и их коллеги, ставшие в доме Дубецких друзьями семьи, — чтобы она могла позволить кому-то отзываться о Сабурке пренебрежительно. — Во-вторых, кроме психических больных, там сейчас еще и наших фронтовиков лечат. Вы, как я посмотрю, только про ближайший к вам центральный эвакогоспиталь слышали, да? А их по городу несколько больше! И в-третьих, один корпус там теперь выделили для стационара гражданского населения, никакого отношения к психическим болезням не имеющего.

— Да ладно, ладно, — примирительно замахал руками следователь. — Я просто так спросил, ничего я против вашей психушки не имею…

— В общем, не нужно нашему Николаю от вас никакое жилье! Ему есть где жить! — гордо резюмировала Двойра.

Морской слушал вполуха, с интересом наблюдая за Колей. По ставшим вдруг совершенно безумными, наполнившимся слезами радости глазам друга было понятно, что о семье тот до этого ничего не знал.

— Все хорошо! — быстро заверила Двойра, догадавшись, наконец, о том же. — Все живы-здоровы, все тебя ждут. Пошли, что ли, покажем тебе короткую дорогу к Сабурке! Заодно и поговорим!

Выходя из участка под дружный смех Коли и хитрого Опанаса, раздавшийся после грозного Двойриного: «А к вам, товарищ Опанас Владимирович, мы еще вернемся!», Морской не мог не заметить, что злополучные ведра кто-то уже уволок. Искать их сейчас, разумеется, было совершенно неинтересно и незачем.

* * *

Светлана Горленко сидела на ступеньках больничного флигеля, который давно привыкла называть домом, и рыдала. Шепотом — чтобы не беспокоить домашних, но изо всех сил, словно надеясь вместе со слезами вытолкнуть из души гадкое чувство страха и обиды на мир. За дверью мама, как всегда, что-то шила, а Вовка послушно занимался уроками: в следующем году малышу предстояло пойти в первый класс, и Света старалась привить ему должные навыки. Все это обычно радовало и успокаивало, отвлекало от страшных мыслей и напряженного ожидания, но сейчас, после случившегося, окатившего волной паники и ощущением полнейшей собственной незащищенности, не осталось никаких сил на привычные поиски хорошего. Как говорил Вовка: «Ни одной даже самой маленькой силенки».

— Что с вами? — удивленно спросил какой-то старик, подходя к флигелю. — Эй, у вас что-то случилось?

Он осторожно потряс Свету за плечо, и она отшатнулась.

— Вы все! Вы все у меня случились, вот что! — злобно выкрикнула она, но тут же спохватилась. Старик молча пошел обратно в свое отделение, Света кинулась догонять. Там лежали фронтовики, в том числе тяжелораненые. Наверняка никакой серьезной просьбы у них к Свете не было — может, санитарка хочет отлучиться и просит подменить, или пролили что и просят прибрать в палате, — но оставаться безучастной, разумеется, было нельзя. В конце концов Света ведь действительно жила на территории больницы и могла прийти на помощь в том числе и уже после своей смены. Все об этом знали, все ее любили и звали, не видя подвоха в том, что не оставляют