Лицо жида несколько поморщилось.

– Какую услугу? Если такая услуга, что можно сделать, то длячего не сделать?

– Не говори ничего. Вези меня в Варшаву.

– В Варшаву? Как в Варшаву? – сказал Янкель. Брови и плечиего поднялись вверх от изумления.

– Не говори мне ничего. Вези меня в Варшаву. Что бы ни было,а я хочу еще раз увидеть его, сказать ему хоть одно слово.

– Кому сказать слово?

– Ему, Остапу, сыну моему.

– Разве пан не слышал, что уже…

– Знаю, знаю все: за мою голову дают две тысячи червонных.Знают же, они, дурни, цену ей! Я тебе пять тысяч дам. Вот тебе две тысячисейчас, – Бульба высыпал из кожаного гамана[38] две тысячи червонных, – аостальные – как ворочусь.

Жид тотчас схватил полотенце и накрыл им червонцы.

– Ай, славная монета! Ай, добрая монета! – говорил он, вертяодин червонец в руках и пробуя на зубах. – Я думаю, тот человек, у которого панобобрал такие хорошие червонцы, и часу не прожил на свете, пошел тот же час вреку, да и утонул там после таких славных червонцев.

– Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу вВаршаву; но меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я негоразд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вызнаете все штуки; вот для чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я бы сам собоюничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!

– А пан думает, что так прямо взял кобылу, запряг, да и «эй,ну пошел, сивка!». Думает пан, что можно так, как есть, не спрятавши, везтипана?

– Ну, так прятай, прятай как знаешь; в порожнюю бочку, чтоли?

– Ай, ай! А пан думает, разве можно спрятать его в бочку?Пан разве не знает, что всякий подумает, что в бочке горелка?

– Ну, так и пусть думает, что горелка.

– Как пусть думает, что горелка? – сказал жид и схватил себяобеими руками за пейсики и потом поднял кверху обе руки.

– Ну, что же ты так оторопел?

– А пан разве не знает, что Бог на то создал горелку, чтобыее всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять забочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит, что не течет, и скажет: «Жидне повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связатьжида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида!» Потому что все, чтони есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий принимает засобаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид.

– Ну, так положи меня в воз с рыбою!

– Не можно, пан; ей-богу, не можно. По всей Польше людиголодны теперь, как собаки: и рыбу раскрадут, и пана нащупают.

– Так вези меня хоть на черте, только вези!

– Слушай, слушай, пан! – сказал жид, посунувши обшлагарукавов своих и подходя к нему с растопыренными руками. – Вот что мы сделаем.Теперь строят везде крепости и замки; из Неметчины приехали французскиеинженеры, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет надне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потомуему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобыкормить пана.

– Делай как хочешь, только вези!

И через час воз с кирпичом выехал из Умани, запряженный вдве клячи. На одной из них сидел высокий Янкель, и длинные курчавые пейсики егоразвевались из-под жидовского яломка по мере того, как он подпрыгивал налошади, длинный, как верста, поставленная на дороге.

В то время, когда происходило описываемое событие, напограничных местах не было еще никаких таможенных чиновников и объездчиков,этой страшной грозы предприимчивых людей, и потому всякий мог везти, что емувздумалось. Если же кто и производил обыск и ревизовку, то делал это большеючастию для своего собственного удовольствия, особливо если на возу находилисьзаманчивые для глаз предметы и если его собственная рука имела порядочный вес итяжесть. Но кирпич не находил охотников и въехал беспрепятственно в главныегородские ворота. Бульба в своей тесной клетке мог только слышать шум, крики возници больше ничего. Янкель, подпрыгивая на своем коротком, запачканном пыльюрысаке, поворотил, сделавши несколько кругов, в темную узенькую улицу, носившуюназвание Грязной и вместе Жидовской, потому что здесь действительно находилисьжиды почти со всей Варшавы. Эта улица чрезвычайно походила на вывороченнуювнутренность заднего двора. Солнце, казалось, не заходило сюда вовсе.Совершенно почерневшие деревянные домы, со множеством протянутых из оконжердей, увеличивали еще более мрак. Изредка краснела между ними кирпичнаястена, но и та уже во многих местах превращалась совершенно в черную. Иногдатолько вверху ощекатуренный кусок стены, обхваченный солнцем, блисталнестерпимою для глаз белизною. Тут все состояло из сильных резкостей: трубы,тряпки, шелуха, выброшенные разбитые чаны. Всякий, что только было у негонегодного, швырял на улицу, доставляя прохожим возможные удобства питать всечувства свои этою дрянью. Сидящий на коне всадник чуть-чуть не доставал рукоюжердей, протянутых через улицу из одного дома в другой, на которых виселижидовские чулки, коротенькие панталонцы и копченый гусь. Иногда довольносмазливенькое личико еврейки, убранное потемневшими бусами, выглядывало изветхого окошка. Куча жиденков, запачканных, оборванных, с курчавыми волосами,кричала и валялась в грязи. Рыжий жид, с веснушками по всему лицу, делавшимиего похожим на воробьиное яйцо, выглянул из окна, тотчас заговорил с Янкелем насвоем тарабарском наречии, и Янкель тотчас въехал в один двор. По улице шелдругой жид, остановился, вступил тоже в разговор, и когда Бульба выкарабкалсянаконец из-под кирпича, он увидел трех жидов, говоривших с большим жаром.

Янкель обратился к нему и сказал, что все будет сделано, чтоего Остап сидит в городской темнице, и хотя трудно уговорить стражей, но,однако ж, он надеется доставить ему свидание.

Бульба вошел с тремя жидами в комнату.

Жиды начали опять говорить между собою на своем непонятномязыке. Тарас поглядывал на каждого из них. Что-то, казалось, сильно потряслоего: на грубом и равнодушном лице его вспыхнуло какое-то сокрушительное пламянадежды – надежды той, которая посещает иногда человека в последнем градусеотчаяния; старое сердце его начало сильно биться, как будто у юноши.

– Слушайте, жиды! – сказал он, и в словах его было что-товосторженное. – Вы всё на свете можете сделать, выкопаете хоть из дна морского;и пословица давно уже говорит, что жид самого себя украдет, когда толькозахочет украсть. Освободите мне моего Остапа! Дайте случай убежать ему отдьявольских рук. Вот я этому человеку обещал двенадцать тысяч червонных, – яприбавляю еще двенадцать. Все, какие у меня есть, дорогие кубки и закопанное вземле золото, хату и последнюю одежду продам и заключу с вами контракт на всюжизнь, с тем чтобы все, что ни добуду на войне, делить с вами пополам.