Они шли с открытыми головами, с длинными чубами; бороды уних были отпущены. Они шли не боязливо, не угрюмо, но с какою-то тихоюгорделивостию; их платья из дорогого сукна износились и болтались на нихветхими лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех шелОстап.

Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Чтобыло тогда в его сердце? Он глядел на него из толпы и не проронил ни одногодвижения его. Они приблизились уже к лобному месту. Остап остановился. Емупервому приходилось выпить эту тяжелую чашу. Он глянул на своих, поднял рукувверх и произнес громко:

– Дай же, Боже, чтобы все, какие тут ни стоят еретики, неуслышали, нечестивые, как мучится христианин! чтобы ни один из нас не промолвилни одного слова!

После этого он приблизился к эшафоту.

– Добре, сынку, добре! – сказал тихо Бульба и уставил в землюсвою седую голову.

Палач сдернул с него ветхие лохмотья; ему увязали руки иноги в нарочно сделанные станки, и… Не будем смущать читателей картиною адскихмук, от которых дыбом поднялись бы их волоса. Они были порождение тогдашнегогрубого, свирепого века, когда человек вел еще кровавую жизнь одних воинскихподвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества. Напрасно некоторые,немногие, бывшие исключениями из века, являлись противниками сих ужасных мер.Напрасно король и многие рыцари, просветленные умом и душой, представляли, чтоподобная жестокость наказаний может только разжечь мщение козацкой нации. Новласть короля и умных мнений была ничто перед беспорядком и дерзкой волеюгосударственных магнатов, которые своею необдуманностью, непостижимымотсутствием всякой дальновидности, детским самолюбием и ничтожною гордостьюпревратили сейм в сатиру на правление. Остап выносил терзания и пытки, какисполин. Ни крика, ни стону не было слышно даже тогда, когда стали перебиватьему на руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мертвойтолпы отдаленными зрителями, когда панянки отворотили глаза свои, – ничто,похожее на стон, не вырвалось из уст его, не дрогнулось лицо его. Тарас стоял втолпе, потупив голову и в то же время гордо приподняв очи, и одобрительнотолько говорил: «Добре, сынку, добре!»

Но когда подвели его к последним смертным мукам, – казалось,как будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всёневедомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при егосмерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумныхвоплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел бы онтеперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешилпри кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи:

– Батько! где ты! Слышишь ли ты?

– Слышу! – раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллионнарода в одно время вздрогнул.

Часть военных всадников бросилась заботливо рассматриватьтолпы народа. Янкель побледнел как смерть, и когда всадники немного отдалилисьот него, он со страхом оборотился назад, чтобы взглянуть на Тараса; но Тарасауже возле него не было: его и след простыл.

Отыскался след Тарасов. Сто двадцать тысяч козацкого войскапоказалось на границах Украйны. Это уже не была какая-нибудь малая часть илиотряд, выступивший на добычу или на угон за татарами. Нет, поднялась вся нация,ибо переполнилось терпение народа, – поднялась отмстить за посмеянье правсвоих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры предков и святогообычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за угнетенье,за унию, за позорное владычество жидовства на христианской земле – за все, чтокопило и сугубило с давних времен суровую ненависть козаков. Молодой, носильный духом гетьман Остраница предводил всею несметною козацкою силою. Возлебыл виден престарелый, опытный товарищ его и советник, Гуня. Восемь полковниковвели двенадцатитысячные полки. Два генеральные есаула и генеральныйбунчужный[41] ехали вслед за гетьманом. Генеральный хорунжий предводил главноезнамя; много других хоругвей и знамен развевалось вдали; бунчуковые товарищинесли бунчуки. Много также было других чинов полковых: обозных, войсковыхтоварищей, полковых писарей и с ними пеших и конных отрядов; почти столько же,сколько было рейстровых козаков, набралось охочекомонных и вольных. Отвсюдуподнялись козаки: от Чигирина, от Переяслава, от Батурина, от Глухова, отнизовой стороны днепровской и от всех его верховий и островов. Без счету кони инесметные таборы телег тянулись по полям. И между теми-то козаками, между темивосьмью полками отборнее всех был один полк, и полком тем предводил ТарасБульба. Все давало ему перевес пред другими: и преклонные лета, и опытность, иуменье двигать своим войском, и сильнейшая всех ненависть к врагам. Даже самимкозакам казалась чрезмерною его беспощадная свирепость и жестокость. Толькоогонь да виселицу определяла седая голова его, и совет его в войсковом советедышал только одним истреблением.

Нечего описывать всех битв, где показали себя козаки, нивсего постепенного хода кампании: все это внесено в летописные страницы.Известно, какова в Русской земле война, поднятая за веру: нет силы сильнееверы. Непреоборима и грозна она, как нерукотворная скала среди бурного, вечноизменчивого моря. Из самой средины морского дна возносит она к небесамнепроломные свои стены, вся созданная из одного цельного, сплошного камня.Отвсюду видна она и глядит прямо в очи мимобегущим волнам. И горе кораблю,который нанесется на нее! В щепы летят бессильные его снасти, тонет и ломится впрах все, что ни есть на них, и жалким криком погибающих оглашается пораженныйвоздух.

В летописных страницах изображено подробно, как бежалипольские гарнизоны из освобождаемых городов; как были перевешаны бессовестныеарендаторы-жиды; как слаб был коронный гетьман Николай Потоцкий смногочисленною своею армиею против этой непреодолимой силы; как, разбитый,преследуемый, перетопил он в небольшой речке лучшую часть своего войска; какоблегли его в небольшом местечке Полонном грозные козацкие полки и как,приведенный в крайность, польский гетьман клятвенно обещал полноеудовлетворение во всем со стороны короля и государственных чинов и возвращениевсех прежних прав и преимуществ. Но не такие были козаки, чтобы поддаться нато: знали они уже, что такое польская клятва. И Потоцкий не красовался быбольше на шеститысячном своем аргамаке, привлекая взоры знатных панн и завистьдворянства, не шумел бы на сеймах, задавая роскошные пиры сенаторам, если бы неспасло его находившееся в местечке русское духовенство. Когда вышли навстречувсе попы в светлых золотых ризах, неся иконы и кресты, и впереди сам архиерей скрестом в руке и в пастырской митре, преклонили козаки все свои головы и снялишапки. Никого не уважили бы они на ту пору, ниже самого короля, но против своейцеркви христианской не посмели и уважили свое духовенство. Согласился гетьманвместе с полковниками отпустить Потоцкого, взявши с него клятвенную присягу оставитьна свободе все христианские церкви, забыть старую вражду и не наносить никакойобиды козацкому воинству. Один только полковник не согласился на такой мир. Тотодин был Тарас. Вырвал он клок волос из головы своей и вскрикнул: