— Не понимаю, зачем тебе нужно это вранье! Ты хочешьсказать, что не помнишь, кто прострелил тебе ногу?

— Нет. Я честное слово не помню. Наверное это былнесчастный случай А в общем, это не имеет значения. Объясни лучше, как я сюдапопала. У меня очень сильно болит и кружится голова. Я плохо соображаю.

— Хватит! — Яков вскочил и отвесил мне довольнокрепкую, пощечину.

Я вскрикнула.

— Хватит! Запомни, девочка, я не из тех, перед кем можноломать комедию. Я не из тех! Я вообще не понимаю откуда ты взялась и что тебеот меня надо. Именно это я и хочу выяснить.

Я всхлипнула, словно маленькая девочка, и, не выдержав,тихонько заплакала.

— Я хочу домой… Я хочу уехать к себе домой…

— Куда?

В свою деревню… Я помню свой адрес. Яков, отправь меня,пожалуйста, домой. Ну, пожалуйста! Я больше не хочу жить в Москве, потому что.не люблю ее! Я ненавижу Москву! Она очень жестокая, она для жестоких людей. А яне такая, я добрая. Я деревенская. У нас в деревне все добрые, потому что у настам делить нечего. Я согласна надеть кирзовые сапоги, телогрейку и работать наполе. Я и корову могу подоить при необходимости… Отправь меня домой. Я большеникогда в жизни не вернусь в Москву. Я тебе обещаю.

У меня началась самая настоящая истерика. Я стала битькулаками в глухую жесткую стенку.

— Я больше тут не могу! Я хочу домой! Я устала бояться!

Меня насторожила тишина. Я посмотрела на Якова и увидела,что он набирает в шприц какое-то лекарство.

— Что это? Зачем? — с ужасом прошептала я.

— Я хочу дать тебе снотворное.

— Зачем? Я не хочу снотворное. Я хочу в свою деревню.

— Вот во сне и побываешь в своей деревне. Походишь вкирзовых сапогах, поработаешь на картофельном поле, подоишь корову,потреплешься с односельчанами о прошлогоднем урожае…

— Не надо снотворное! — Я с ужасом смотрела нашприц в руках Якова и думала — сейчас он сделает мне укол, я закрою глаза иусну навеки. Возможно, в шприце не снотворное, а яд, и этот человек хочет меняубить. Просто уколоть и убить…

— Не надо, — взмолилась я. — Не надо. Я знаю,что могу не проснуться. Я знаю…

Но Яков был непреклонен. Он набрал лекарство в шприц иподошел ко мне совсем близко. Я хотела было подняться, но почувствовала оструюболь в ноге.

— Ложись на живот или на бок.

— Нет!

— Ложись, я сказал…

— Нет! — Я затрясла головой. — Нет! Ты хочешьменя убить! Я знаю, что ты хочешь меня убить! Я не проснусь! Я больше никогдане проснусь!

— Не говори ерунды, — спокойно сказал Яков. —Мне незачем тебя убивать. Ты нужна мне живая.

— Нужна?

На лице Якова появилась злобная гримаса.

— Ты единственный свидетель и должна выступить на суде.

— Я — свидетель? Чего?

— Свидетель того, как погибла моя жена.

— Твоя жена?! Но я ничего не видела.

— Не знаю, может ты держишь меня за дурака и ломаешькомедию. Наверно ты выбрала именно такую тактику. Но ты нужна мне в суде. Я немогу убить единственного свидетеля, запомни это.

— Но ведь я ничего не видела.

— Моя жена была большой любительницей по части выпить.Бороться с ней не имело смысла. В последнее время на почве пьянства у нееначиналась белая горячка, и тогда она сама не ведала, что творила. Недавнонапилась до такой степени, что, когда я приехал домой, она стала кричать, что ясовершенно не уделяю ей внимания, что ей скучно жить, достала пистолет ипыталась учинить суицид.

— Что учинить?

Суицид. Покончить с собой. У нее психика была нарушена. Онауже состояла на учете у психиатра, у нее был свой психоаналитик. Ты что, незнаешь, что у всех пьющих нарушена психика?!

— У нас в деревне все мужики пьющие…

— Значит твоя деревня с ярко выраженными психическимиотклонениями. Значит у тебя одни психи живут.

— Психи?!

— Так вот, моя жена устала от роскоши. Ей стала снитьсядеревня, из которой она приехала.

— Ты женился на деревенской?

— Наверно, это была моя ошибка. Я женился надеревенской. Как говорится, из грязи — в князи. Когда чересчур нажиралась, тожемне орала, что корову доить умеет. Что ей все надоело, что лучше уж надетьрезиновые сапоги, повязать косынку и уйти на кукурузное поле.

— Куда уйти?

— На кукурузное поле. А что тебя так удивляет?

— У нас нет кукурузного поля. Только картофельное…

— А у нее было кукурузное. Получается, у каждой деревни— свое поле. Ты картошку собирала, а она кукурузу. Суть не в этом. Суть в том,что она как была пьющая деревенская баба, так ею и осталась. Я не смог сделатьиз нее человека. Нельзя бабу из дерьма вытаскивать. Придет время и ее в этодерьмо опять тянуть будет. Говорят, это корнями называется. Короче, у моей женычердак снесло, и она сама себя застрелила. Пистолет, наверно, тайком от менякупила.

— Но я ничего не видела, — уже в который разповторила я.

— А на суде ты будешь говорить, что все видела!Скажешь, что ты подруга моей жены, приехала к ней в гости из древни.Подтвердишь, что Зоя страшно пила… Если ты на суде что-то сделаешь не так илискажешь, что у тебя с ногой, я убью тебя прямо в зале суда. Мне уже терятьнечего…

Неожиданно Яков взял меня за подбородок и притянул к себе. Яс ужасом посмотрела на шприц, который он держал в другой руке, и заплакала.

— А теперь говори правду! Как ты очутилась в моеймашине? Кто тебя подослал? На кого ты работаешь?!

— Ни на кого я не работаю… — жалобно простоналая. — Я приехала из деревни…

— Пристрелю! Быстро отвечай! Как ты очутилась в моеймашине?!

— Не знаю… Честное слово. Я ничего не помню. Покажименя врачу. Вера Анисимовна сказала правильно. Наверное я очень сильноударилась головой, когда падала. Меня мутит. Я думаю, что у меня сотрясениемозга.

— При сотрясении мозга память не теряют.

— Но я не знаю, что с мной случилось. Мне кажется, чтоя пережила что-то страшное…

— И что же такое страшное ты пережила? — Хитрыеглаза Якова сузились.