— Не помню. Думаю, что я пережила какой-то шок, нервноепотрясение.

— Ну вот, сейчас поспишь и все вспомнишь!

— Я хочу домой…

— Нет, милая, насчет дома тебе пока придется забыть. Вэтом году соберут картофельный урожай без тебя. Ты будешь ждать суда. Мне нужносписать смерть жены.

— А где я буду ждать суда?

— В этой комнате.

— В этой комнате?! — Я чуть было не потеряласознание.

— А что тебе не нравится?

— Но ведь здесь нет окон!

— Зачем они тебе?

— Странный вопрос. Странно спрашивать, зачем человекуокна, из которых идет дневной свет. Господи, как же здесь страшно! Похоже на тюрьму.

— Милая, да ты просто никогда не сидела в тюрьме! Еслихочешь, могу устроить. Это не сложно. Пара пустяков. Нет ничего легче, чемпосадить человека в тюрьму, а особенно в такой стране, как наша, где у человеканет вообще никаких прав. Хочешь, я тебя обвиню в смерти моей жены? Хочешь,скажу, что ты ее застрелила?

— Что?!

— Что слышала. Тогда не рыпайся и делай все, что я тебеговорю. Ложись на живот или на бок.

Шприц, который держал Яков, был уже совсем близко, но я недвигалась и в упор смотрела на мужчину, с которым так не кстати свела менясудьба. Яков не стал больше ждать и воткнул мне шприц прямо в здоровую ногу. Явскрикнула, но уже в следующее мгновение мне вдруг стало спокойно, всебезразлично — хорошо. Яков аккуратно положил меня на кровать и прикрыл одеялом.

— Уйти она собралась… — ворчал Яков и мне казалось, чтоговорит он откуда-то издалека, хоть был совсем рядом. — Твоя одежда была вкрови. Вера Анисимовна сожгла ее в камине. На тебе одни трусы и бинты. И кудаты собралась в таком виде?!

Я улыбнулась и пыталась поднять голову, чтобы посмотреть, вочто я одета, но у меня ничего не получилось. Я вдруг подумала, что я почтиголая перед незнакомым мужчиной и что этому мужчине совсем не нужна моя нагота.А еще я подумала о джинсовом костюме, который сожгла Вера Анисимовна, о том,что этот костюм я должна вернуть Галине, ведь я обещала. Увижу ли я теперьГалину? Если и увижу, то когда?

Моя голова тяжелела с каждой минутой, глаза слипались. Телостановилось легким, почти невесомым, но самое странное — мне захотелось любви.Постыдной, неприличной любви. Прямо как тогда, ночью, на капоте Сашиного«Мерседеса»… Ночь, лес и два совокупляющихся тела…

— Яков… Яков… — позвала я и почувствовала, какпересохли мои губы. Еще немного, и я уже не смогу издать ни единогозвука. — Яков, останься со мной… Если бы ты знал, как я хочу тебя…

Яков устало улыбнулся и вышел из комнаты, громко хлопнув приэтом дверью.

— Дурак, — с трудом простонала я. — Какой жедурак! Его женщина хочет, а он ушел. Вот и пойди, пойми этих мужиков…

Мне снился Александр, то, как он лихорадочно меня раздевал.Как закрыл мой рот поцелуем. Его руки нежно касались моего тела, двигаясь всениже и ниже… Они касались каждого моего изгиба, и я чувствовала сладкоевозбуждение, оно разливалось по всему телу… Мы двигались с ним в одном ритмепока не произошел мощный одновременный взрыв, который бросил нас в пучинумощного экстаза. Я полулежала на капоте «Мерседеса». Сашка тяжело дышал и всееще сжимал меня в своих объятиях. Он не желал отпускать меня и мысленно молил отом, чтобы это блаженство длилась вечно. А я… Я чувствовала не испытанную ранееневесомость и никак не могла поверить, что тело другого человека способноприносить такую неописуемую радость. Затем мы опять занялись любовью и на этотраз мне было еще лучше. Я занималась любовью и думала о том, что мы совершеночужие и очень разные. Этот мужчина не принадлежит мне, а я не принадлежу ему.Наверное вообще крайне редко бывает, чтобы мужчина принадлежит только однойженщине, а женщина принадлежит только одному мужчине. Я для него простоочередная победа на любовном фронте, впрочем, как и он для меня… Возможно, мыникогда больше не увидимся, останутся только воспоминания. Господи, и ктотолько придумал эти воспоминания, кто их только придумал! Воспоминания от словапомнить, а помнить можно, как хорошее, так и плохое… Но это будут очень хорошиевоспоминания, потому что мне было очень хорошо.

Прошел ровно месяц.

Целый месяц я ни разу не выходила из комнаты, в которой небыло окон, и ни разу не видела Якова. Я общалась только с вежливой и заботливойВерой Анисимовной, которая делала мне перевязки и подкармливала всякимипечеными вкусностями. Мы подолгу беседовали о моей прошлой жизни, но как толькодоходили до того момента, как я приехала покорять Москву, беседа прекращалась.Я упорно повторяла, что ничего не помню. Со временем домработница безоговорочноповерила в мою амнезию. Она рассказала, что Яков Владимирович похоронил жену,что ему тяжело, он очень страдает.

Сказать, что мне было в этой комнате плохо, значит ничего несказать. Меня кормили, за мной ухаживали, мне давали свежие газеты и самыемодные женские журналы, но… в этой комнате не было окон.

Временам на меня нападала хандра, я плакала, опускалисьруки. Вера Анисимовна уговаривала меня не расстраиваться, дождаться суда,уверяла, что после суда меня сразу отпустят на волю.

Время шло медленно. Каждый день тянулся долго, долго. Меняпо-прежнему держали в комнате без окон в ожидании какого-то непонятого суда…

Порой мне казалось, что я нахожусь в этой комнате уже год,что никакого суда и вовсе не будет, что впереди нет никакого просвета. В одиниз таких унылых, ничем непримечательных дней в комнату вошла домработница скакой-то одеждой в руках и с тревогой посмотрела на меня.

— Анжелочка, ну как ваше самочувствие? Вы что-нибудьхотите?

— Хочу.

— Что?

— Я хочу умереть…

— Не говорите глупостей, — испуганно произнеслаженщина. — Вы такая молодая, такая красивая. У вас вся жизнь впереди. Ясерьезно спрашиваю. Вы что-нибудь хотите?

— А я серьезно вам отвечаю. Я хочу уснуть и никогда непроснуться… Я хочу, чтобы Яков меня убил, но только не держал в этой комнатебез окон. Я хочу, чтобы эта страшная полоса жизни закончилась, а еще… еще яхочу домой. Я хочу к маме. Вера Анисимовна, а Яков часто закрывал здесь своюжену ?

— Иногда. — Видимо, эта тема была женщиненеприятна, и она опустила глаза.

— Зачем ?

— Она очень сильно пила…

— И что, разве за это можно такое творить с женщиной?!