– Госпожа Эдельвейс?

– Девушка в пышном платье танцует на площади, залитой солнцем, – без раздумий ответила Шторм.

Судя по реакции учительницы, ни один из ответов не был неправильным. И при должном подходе Омарейл могла представить себе все три сюжета.

– И с чего вы все решили, что тут у меня летний день?

Воздух рассекли сразу несколько рук, и госпожа Гобейн кивнула на одного из учеников, позволяя ответить:

– Пастельные цвета, резкие контрасты света и тени. Вот эти пятна в правом углу очень похожи на тень от листьев в солнечный полдень.

– Молодец, малыш. Я чувствую, что не зря возилась с вами все эти годы. Я почти готова заплакать от умиления.

В голосе учительницы не было тех эмоций, о которых она говорила, хотя говорила она без издевки. Омарейл поняла, что у этой женщины было своеобразное чувство юмора.

– Ну что, кто готов купить у меня это произведение искусства? Я писала его сорок минут, дети. Не будьте неблагодарными свиньями.

Изумленно взглянув на Мая, который сидел за соседней партой, Омарейл увидела широкую улыбку на его губах. Она немного расслабилась.

– Сегодня мы подробнее поговорим о светотени, снова коснемся темы работы на пленэре и познакомимся с новым художником. – Гобейн сменила тон на более деловой, и все зашуршали тетрадками.

– Кстати, кто писал этюды на каникулах? – спросила она, отодвигая в сторону свою работу.

Почти половина учеников подняли руки.

– Удалось ли вам продать хоть один?

В ответ послышался смех, все покачали головами.

– Пустая трата времени, – фыркнула учительница и начала урок.

Омарейл действительно понравилось это занятие. Она узнала кое-что новое для себя, ей было интересно слушать преподавателя и ее размышления на тему искусства, техники исполнения – и да, стоимости картин.

– Если бы я сказала, что продам эту картину за десять солей, кто бы взял? – спросила она в конце урока.

Одноклассники Омарейл переглянулись, но ничего не ответили.

– Тогда идите прочь, неудачники. Один барон хочет купить ее за триста солей. Вы могли бы выкупить ее у меня и перепродать ему. Только что каждый из вас потерял двести девяносто солей.

Все начали переговариваться.

– Но где доказательства, что это правда? – воскликнул Май. – Может, вы говорите это просто, чтобы набить цену картине и втюхать ее нам за десять солей, когда цена ей не больше трех.

– Во-первых, малыш, один только холст стоит четыре. А во-вторых, очень вероятно, что именно это и происходит. Но ты не узнаешь об этом. Цена искусства не складывается из стоимости красок и кистей и не высчитывается исходя из времени, потраченного на работу. Поэтому оценка его никогда не может быть однозначной, и все, что у нас есть, – чужие слова о том, что это – произведение искусства. Я с вами здесь для того, чтобы вы научились хотя бы немного понимать, когда вам говорят правду, а когда вешают лапшу на уши. А теперь – прочь.

Последним уроком была «Атлетика», которую в первый день занятий не проводили. Май предлагал Омарейл прогуляться с ней до пристани и посадить на лодку до Сизых островов, но ей удалось аккуратно отказаться от сопровождения. Она попрощалась с Маем на остановке конного трамвая и уже через сорок минут сидела в любимом кресле в собственной гостиной. Ей нужно было многое обдумать.

Например: стоило ли вновь возвращаться в школу или этого одного дня было достаточно, чтобы почувствовать, что это такое – быть обычной ученицей? Бороться с разочарованием практически невозможно. Ей показалось, что риск не был оправдан.

Бериот Дольвейн был скрытным, сдержанным человеком, об истинных чувствах которого едва ли кто-то знал. Порой Омарейл казалось, что он вовсе не испытывал эмоций. Но Советником он был прекрасным. Ее отец высоко ценил его помощь, часто отмечал, как своей беспристрастностью Бериот мог смягчить резкую реакцию Короля, помогал избавиться от лишних мыслей при принятии решений, задавал правильные вопросы, успокаивая и усмиряя гнев правителя.

Омарейл и сама заметила, как в последнее время часто стала искать его совета. Она не могла задавать вопросы родителям, так как они тут же пытались узнать, почему она спрашивала их об этом, и начинали переживать. Не могла говорить обо всем, что волновало, с Севастьяной, потому что у той на уме было совершенно другое. Она готовилась выйти замуж – только пока не знала, за кого. Родители сообщили ей о необходимости обзавестись если не мужем, то хотя бы женихом, так как ее одиночество уже становилось неприличным. Люди могли подумать, что с ней что-то не так.

И вот Бериот оказался лучшим собеседником.

– Когда вы учились в школе, вам нравились все предметы? – спросила она вечером после своего первого учебного дня.

– Нет, разумеется, Ваше Высочество.

– А что вам не нравилось?

– «Искусства» никогда не вызывали отклика в моей душе. А «Атлетику» я в некоторой степени ненавидел.

«В некоторой степени ненавидел», – мысленно повторила про себя Омарейл и закатила глаза. Люди, которых она знала, обычно если ненавидели что-то, то всей душой.

– А почему? Что было не так с «Искусствами»?

– Это были бесконечно скучные уроки, на которых нам озвучивали то, что каждый любопытствующий мог прочитать в книге. Потратив куда меньше времени.

– Но никто бы не стал читать. Вот вы сейчас читаете книги по искусству?

– Время от времени, Ваше Высочество.

Она вздохнула.

– Ну, давайте представим, что на вашем месте не такой зануда…

По ту сторону стены раздался мягкий смешок. Бериота ни капли не задело то, что она обозвала его занудой. Омарейл не исключала, что ему это могло даже понравиться.

– Возможно, кто-то не прочел бы обо всех типах колонн, которые можно встретить в Астраре. И остался бы в неведении относительно того, чем живопись отличается от графики. Но большинству и не требуются эти знания. Как часто, по-вашему, служащий, парикмахер или автомеханик стоит перед выбором между треугольной композицией или композицией, основанной на прямоугольнике?

– Ладно, – протянула Омарейл. – Я не стану спорить о необходимости хотя бы немного разбираться в искусстве и, тем более, в композиции. Но скажите, дело было лишь в том, что вы считали предмет бесполезным? А что насчет… скажем, древнего языка? Вы же им тоже не пользуетесь.

– Вы правы, Ваше Высочество, дело не столько в нужности или ненужности предмета, сколько в форме подачи материала. Если бы манера, в которой преподносилась информация, была чуть более живой, воодушевленной…

– А нельзя ли просто уволить всех учителей, которые плохо ведут уроки, и нанять новых, хороших?