– Ничего себе, – сказал я корреспонденту. –Опять на сайру.

– Опять к Шикотану? – спросил он.

Тут послышались какие-то крики, и мы увидели, что в очерединачалась свалка.

– «Зюйд», сюда! – услышал я голос Бори и побежалтуда, стаскивая перчатки.

Танцы в стране Апельсинии, такими и должны быть танцы подлуной, эх, тальяночка моя, разудалые танцы на Апельсиновом плато, у подножияАпельсиновых гор, у края той самой Апельсиновой планеты, аспутнички-апельсинчики свистят над головами нашими садовыми.

Если бы это было еще вчера! Как бы это было весело иестественно, боже ты мой! Колька Калчанов, бородатый черт, в паре с КатенькойКичекьян, урожденной Пироговой, друг мужа с женой друга, а еще один дружокисполняет соло на транзисторном приемнике. Ах, какое веселье!

Нет, нет, истерикой даже не пахло. Все было очень хорошо, нотолько лучше было бы, если бы это было вчера.

Вдруг кончились танцы. Катя увидела Чудакова.

– Чудаков! Чудаков! – закричала она.

Он подошел и пожал ей руку.

– Ну как? – спросила Катя.

– Да что там, – пробурчал Чудаков, – третьюкончаем…

– Кончаете уже? – ахнула Катя и вдруг оглянуласьна нас с Сергеем, взяла под руку Чудакова и отвела его на несколько шагов.

Она казалась маленькой рядом с высоким и нескладнымЧудаковым, прямо за ними горел костер, они были очень красиво подсвечены. Онажестикулировала и серьезно кивала головой, видно, выспрашивала все доскональнопро своего Арика, как он ест, как он спит и так далее.

Мы были такими друзьями с Ариком, с Айрапетом – особой нуждыдруг в друге не испытывали, но когда случайно встречались, то уж расставатьсяне хотелось.

А как-то был случай, летом, ночью, когда все уже отшумело,но еще тянуло всякой гадостью от асфальта и из подъездов, а под ногами хлюпалилипкие лужицы от газировочных автоматов, а в светлом небе висела забытаянеоновая вывеска, тогда я стал говорить что-то такое о своих личных ощущениях,а Арик все угадывал, все понимал и был как-то очень по-хорошему невесел. И всемои друзья были с ним на короткой ноге, и я с его друзьями. Где и когда оннашел Катю, не знаю. Я увидел ее впервые только в самолете. Айрапет позвонилмне за день до отъезда и предложил: «Давай полетим вместе, втроем?» – «Втроем,да?» – спросил я. «Да, втроем, моя старуха летит со мной». – «Твоястаруха?» – «Ну да, жена». – «А свадьбу замотал, да?» – «А свадьба будеттам. Мы еще не расписались».

И вот мы втроем совершили перелет в тринадцать тысячкилометров, в трех самолетах различных систем Ленинград – Москва «Ту-104»,Москва – Хабаровск «Ту-114», Хабаровск – Фосфатка «Ил-14». Они учили меняиграть в «канасту», и я так здорово обучился, что над Свердловском стал срыватьвсе банки, и карта ко мне шла, и я был очень увлечен, и даже пересталподмигивать стюардессам и не удивлялся Катиным взглядам, а только выигрывал,выигрывал и выигрывал.

Над Читой Айрапет ушел в хвост самолета, мы отложили карты, ия сказал Кате:

– Ну и девушка вы!

– А что такое? – удивилась она.

– Высший класс! – сказал я ей. – Большаяредкость.

И еще что-то сказал в этом же роде просто для того, чтобычто-нибудь сказать, пока Айрапет не вернется из хвоста. Она засмеялась, я ей понравился.

В общем, все это началось потом. Все, что кончилось сегодня.

Сергей стоял, прислонившись к стене столовой, засунув руки вкарманы, изо рта у него торчала погасшая сигарета «Олень», он исподлобья страгической мрачностью смотрел на Катю. Конечно, это был мужчина. Все в немговорило: «Я мужчина, мне тяжело, но я не пророню ни звука, такие уж мы,мужчины». Жаль только, что транзистор в это время играл что-то неподходящее,какая-то жеманница пищала: «Алло! А-га! Ого! Но-но!» Странно, он не подобрал себеподходящую музыку. Сейчас бы ему очень подошло «Сикстин тонс» или что-нибудь вэтом роде, что-нибудь такое мужское.

Я подошел к нему и стал крутить рычажок настройки.

– Так лучше? – спросил я, заглядывая ему в лицо.

«До чего же ехидный и неприятный тип, – подумал я осебе, – может быть, Сергею действительно нехорошо».

– Если хочешь, можем поговорить, – не двигаясь ине глядя на меня, проговорил он, – поговорим, пока ее нет.

– Уже поговорили, – сказал я, – все ясно…

– Я ее люблю, – пробормотал он, резко отвернувсвое лицо.

У меня отлегло от души: все понятно, конечно, Сергейстрадает, но как ему приятно его страдание, как это все отлично идет, словно понотам.

– Ничего удивительного, – успокоил я его. –Пол-Фосфатки ее любит и треть всего побережья, и даже на Улейконе я знаюнескольких парней, которые сразу же пускают слюни, как только речь заходит оней.

– Ты тоже? – тихо спросил он.

– Ну, конечно же! – радостно воскликнул я.

Так. Ничего, проехало.

– Ты пойми, – сказал Сергей, повернулся и положилмне руки в кожаных перчатках на плечи, – ты пойми, Колька, у меня ведь этосерьезно. Слишком серьезно, чтобы шутить.

Ах ты, какая досада – это уже что-то южное! Такие два другас одного двора, а один такой силач, и вот надо же – приглянулась ему дивчина.

А между тем я чуть не задохнулся от злобы. Ты, хотелось мнекрикнуть ему в лицо, ты – эскимо на палочке! У тебя это серьезно, а у половиныФосфатки, у трети всего побережья, у нескольких парней с Улейкона этонесерьезно, да? А у меня уж и подавно, ведь ты же знаешь все мои институтскиештучки, ведь я у тебя весь как на ладони, мне ведь что, мне ведь на Катючихать, вот у тебя это серьезно…

– Да, я понимаю, – сказал я, – тебе, конечно,тяжело.

– Поэтому, старик, я тебе так, тогда… ты уж…

– Да ну, чего уж, ведь я понимаю… тебе тяжело…

– А она…

– А она любит только своего мужа, – чуть-чутьторопливее, чем надо было, сказал я.

– Не знаю, любит ли, но только она… ведь ты знаешь…

– Знаю, – потупил глаза я, – тебе, Сергей,тяжело…