Екатерина как во сне ответила на первый, долгий, такой пронзительный поцелуй, что отметал последние сомнения – она любима, она желанна, нет в их отношениях интриги… Это страсть двух красивых людей, это любовь двоих, что случайно встретились. Это жизнь, и нужно ловить каждое мгновение короткой встречи… К чему условности и слова сейчас, когда разум стыдливо умолк, тело горит и руки сами стаскивают с него жилет… Кожа Екатерины пылает от внутреннего огня, она желает, она мечется в руках Станислава. Да-да, теперь для нее просто Станислав, и ей все равно, кто он и откуда, только бы не останавливались его мягкие, властные губы, а руки… Что же они так медленно путешествуют по ее уже обнаженному телу?!. Они томят. Они искрами взрывают пробуждающиеся неведомые ощущения, которые она так давно ждала… О нет, таких ласк она не знала! Не знала до сей минуты, что бывает жажда, бывает бешеный, поднимающийся изнутри бурлящим потоком голод: ей мало ласк, ей мало поцелуев! И только желание исследовать тело мужчины приостанавливает, отвлекает Екатерину. Но под новой волной незнакомых, смелых, в чем-то шокирующих ласк, доводящих ее до момента пресыщенности и неги, она стонет, она кусает его и тут же целует, а он перехватывает ее раскрытые губы, и путь к наслаждению начинается вновь. Только голод непознанного наслаждения опять гонит любовные желания вперед, и они тонут, наконец-то тонут в вихре восторга, что поднимает их на вершину наслаждения…

– Катрин?

– Я умерла… – тихо отвечает женщина. Она распахнула глаза и огляделась: в камине догорают дрова, под нею ковер…

«Какой ужас! На полу! В чужом доме! Как…»

Ей не дают подумать, сильные, теперь знакомые руки разворачивают ее от огня и тут же мужские губы, что дарили негу, страстно впиваются и вновь понуждают пройти долгий путь к тому наслаждению, что она уже познала.

Очевидно, впервые Екатерина поняла, что кроется за словом умиротворение, именно его она теперь испытывала. Тайные встречи с Понятовским продолжались. Чтобы не вызывать подозрения, любовники договорились видеться не чаще двух раз в неделю, но страсть, охватившая их и вырвавшаяся из-под присмотра благоразумия, часто дарила им внезапные встречи. Понятовский, презрев опасности, мог выйти из дома, укутавшись по самые глаза в плащ, и прийти внезапно в покои Екатерины. Случай и судьба им благоволили, как правило, никого не было у дверей великой княгини и рядом, в покоях никто из фрейлин не сидел. Едва открыв дверь и обнаружив на пороге любовника с горящими от счастья и нежности глазами, Екатерина обвивала его шею руками и позволяла отнести себя на кровать. За краткий миг блаженства она могла заплатить пожизненным заключением, ссылкой, разводом, но едва ее тела касались руки Понятовского, ей были не нужны ни Россия, ни корона, ни сама жизнь. Летели в бездну приличия и осторожность ради удовольствия, которые дарили ей всепоглощающая страсть и щедрые ласки любовника.

Частые отлучки Понятовского не прошли незаметными для сэра Вильямса, а его задумчиво-истерзанный счастливый вид открыто говорил – подопечный влюблен и счастлив. Возникал естественный вопрос – в кого? Какие перспективы или неудачи это даст их миссии, и тем ли, необходимым для их миссии, курсом движется подопечный? Если нет, то необходимо срочным образом свернуть интрижку, если да, то подробным образом распланировать дальнейшее продвижение. Сэр Вильямс был слишком прагматичен.

Понятовский выкручивался как мог, скрывая имя дамы сердца и любовных свиданий. Но старый шпион сэр Вильямс прижал его к стенке, прочтя длинную, очень страстную лекцию о долге и обязанностях, интересах стран, ради и благодаря которым молодой человек появился в России. Речь была эмоциональной, с гневными выпадами и суровым приговором: либо Понятовский удаляется в Речь Посполитую к своим родственникам, бесславно завершив дипломатическую карьеру, либо послужит Англии и себе, получая дополнительные удовольствия в алькове, раз они свалились на его счастливую голову. Последней фразой посланника, естественно, была фраза, забившая гвоздь в крышку, что похоронила чистоту отношений между Екатериной и Понятовским:

– Если дамой вашего сердца является особа, – сэр Вильямс снизил голос до такого шепота, что Понятовский скорее по губам прочитал, чем услышал, – Императорского дома, мы немедленно должны сообщить об этом канцлеру Бестужеву. Пока вас не отправили на каторгу! Вы не в Париже, не в Варшаве, друг мой, вы в России!

– Бог мой, я действительно влюблен, сэр! – Понятовский растерянно присел на диван, руки его безвольно опустились. – Я позабыл, что существует Сибирь!..

– Рассказывайте!

Понятовский гордо вздернул подбородок, приосанился:

– Где вы видели, чтобы шляхтич произнес имя любимой женщины?!

– Как говорят русские, не валяйте дурака, пан Понятовский! Ваша жизнь и жизнь вашей дамы в опасности! Да в такой, что вы не только вспомните, где находится Сибирь, но и удостоитесь чести пешком ее посетить! – В гневе сэр Вильямс потерял привычную сдержанность и стукнул по столу кулаком.

Это произвело впечатление на Понятовского, но с обратным эффектом – он развернулся и вышел из кабинета патрона, на пороге бросив:

– Никогда! Сибирь так Сибирь!

– Тьфу!

Сэр Вильямс решил действовать самостоятельно. Канцлер Бестужев предложил прогуляться в парке, причем выбирал такие аллеи и дорожки, где не было деревьев и кустов. Старательно обходил он и скопления слуг, садовников, чтобы, не дай бог, не подслушали, о чем уважаемые люди будут говорить.

– Что такого важного могло произойти, сэр Вильямс?

– Произошло, Ваше Сиятельство, мой секретарь пан Понятовский вступил в отношения с дамой.

– Дело молодое, фрейлины в России красивы. Чем оно может повлиять на наши планы, что так встревожило вас?

– Вопрос касается не фрейлины… – Сэр Вильямс приблизился к канцлеру, слишком суетливо поднял парик, что нависал над ухом Бестужева, и прошептал, предварительно оглянувшись: – Это не фрейлина!

– Ну не горничная же? Упаси бог! Не думаю, что у благородного шляхтича столь презренный вкус, – прикинулся непонимающим Бестужев, покачав сокрушенно головой, предварительно отобрав кусок своего парика у собеседника.

– Не горничная, не фрейлина! – сердито пробормотал сэр Вильямс, обиженно поджимая губы, прекрасно поняв, что Бестужев прикидывается простаком. Поняв, что они будут еще долго топтаться на месте, английский посланник решился: вытянул кулак прям под нос канцлеру и поднял большой палец вверх. – Выше берите!

– Что брать? – отпрянул Бестужев, изобразив испуг. – А-а-а! Да ну, быть того не может! Государыня, что ли? – прошептал последнюю фразу канцлер, пытаясь сделать большими свои маленькие мышиные глазки, что озорно блеснули, показав недоверие к словам собеседника. – Не может быть! Наш Иван краше!

– Ниже, – прошептал побелевшими от злости губами сэр Вильямс.

– Фу-ух! – Бестужев нарочито долго вытаскивал из обшлага рукава платок, стянул парик, вытер якобы проступивший на темени пот, протер лицо, водрузил на место парик и только тогда произнес: