Нам с Карлом хотелось, чтобы он никогда этого не говорил, потому что мы не могли перестать думать об этом, когда уходили гулять одни. Карл так боялся, что я слышала, как бешено стучит его сердце.

Однажды я спросила папу о том, нельзя ли нам просто перестать играть, на что он ответил: «Тогда твоя мама умрет от голода, а я стану несчастным». Я никогда не забуду эти слова.

Он так странно смотрел на меня, когда говорил их.

Я обратила внимание на то, что даже его лицо при этом изменилось. Борода вдруг стала огромной. Раньше мне казалось, что она похожа на свежеподстриженную живую изгородь у дома хозяина бюро ритуальных услуг. Она была такая мягкая на ощупь. Сейчас же она больше походила на груду валежника – сухая, темная и в то же время седая, со стружкой и паутиной. Я заметила, что в ней кто-то шевелился – может быть, какое-то насекомое, запутавшееся в паутине. Его волосы сильно отросли и выглядели странно, а брови разрослись так, что даже пугали.

Но самым странным и одновременно самым страшным в его лице были глаза, смотревшие на меня из-под темных бровей. Они даже не смотрели, а пронзали насквозь. Словно те добрые папины глаза, которые я знала, покрылись мутной пленкой. Как будто бы я больше не могла посмотреть папе прямо в глаза.

В тот день я поняла, какая ответственность легла на мои плечи. Как много зависело от того, сколько вещей я дотащу в сумке домой. В тот день я стала взрослой, но «маленькой» взрослой – потому что все еще должна была помещаться в окно на кухне трактира.

Когда я приходила туда, то всегда высматривала вещи, которые могли бы понравиться папе. В шкафах было много всякой всячины, и мне всегда удавалось найти что-то полезное. Полотенце, суповую ложку, рулон пищевой пленки или яйцерезку. Я не всегда знала, для чего предназначена та или иная вещь, но рассуждала так: если мне она кажется приятной на вид и на ощупь, то и папе понравится.

Самой странной моей находкой была какая-то продолговатая штуковина, которую я нашла у кого-то в доме под кроватью. В ней были батарейки, но их не нужно было вытаскивать и пробовать на вкус, чтобы понять, заряжены они или нет. Можно было просто коснуться языком этой штуковины, нажать на кнопку, и она вся начинала вибрировать! Папа сказал, что ее используют на кухне, чтобы взбивать белок и желток. Как-то раз я попробовала, но результат меня разочаровал. Тогда папа отдал ее маме, и больше я эту штуку не видела. Должно быть, она провалилась внутрь мамы, как и все остальное.

Как-то раз в трактире я спрятала в свою сумку сковородку или кастрюлю. Папа говорил мне, что с ними нужно быть особенно осторожной. Лучше брать те вещи, пропажу которых не обнаружат или обнаружат не сразу. Но когда я вернулась с одной половиной складного велосипеда, папа пришел в такой восторг, что попросил принести оставшуюся часть при первой же возможности.

И я принесла. Как только я поняла, что он радуется велосипедам, то стала искать еще. Самые разные. Это было просто, потому что не нужно было залезать в чужие дома. Велосипеды обычно стояли там, откуда их легко можно было забрать, а если они не были пристегнуты замком, то это было проще простого. Карл боялся ездить на велосипеде, поэтому я тащила их на себе через Хальсен. И все – из-за него.

Еще до того, как мама растолстела так, что уже совсем не могла выйти из спальни, папа оставался ночью на Ховедет и охранял вещи, а я заметила паутину в его бороде – еще до всего этого произошло еще кое-что.

У меня родилась младшая сестра.

Мертвый и новорожденный

Мария и Йенс Хордер сообщили о смерти дочери сразу после Нового года. У них были причины полагать, что она утонула. Йенс Хордер самолично явился в корстедскую полицию и рассказал, как все случилось. Точнее, как все случилось по его мнению.

За день до происшествия Лив играла на улице сама с собой. По словам Йенса, в этом не было ничего опасного. Она привыкла гулять в открытом поле и близлежащем лесу и ни разу не подала им повода для беспокойства. Но в этот раз она не вернулась домой к вечеру. Стемнело, и Йенс пошел искать ее. Он уверял полицейского, что она не могла уехать с Ховедет самостоятельно. Сначала Йенс решил, что она могла упасть среди деревьев и сильно удариться. Он сказал, что не прекратит поиски и поедет на главный остров, потому что не был уверен, что обыскал все. Его жена Мария тоже помогала искать, в основном внутри и около дома.

Йенс заявил, что расширил территорию поиска и дошел наконец до северного побережья, хоть и не думал, что Лив додумается идти туда одна, потому что его дочь прекрасно знала, что родители запрещают ей это делать. Однако одна деталь указывала на то, что Лив была здесь – обыскивая пляж в темноте, Йенс обнаружил ее любимый кожаный браслет. Он был глубоко закопан в песок прямо перед деревянным мостом, где была пришвартована их лодка. Вернее, должна была быть пришвартована. Даже в самом кошмарном сне Йенсу не могло привидеться, что Лив решится одна пойти к пустынному берегу моря, а вдобавок – выйдет в открытое море на лодке. Но, нужно признать, Лив была не из робкого десятка – если она что-то задумала, то уже ни что не могло сбить ее с пути. Незадолго до происшествия она просила его поплавать вместе на лодке, но он не соглашался. Январский холод был неподходящей погодой для морских прогулок, тем более – для такой маленькой девочки.

Все указывало на то, что Лив решила отправиться в путешествие сама. К сожалению, она выбрала именно тот вечер, когда с запада подул сильный ветер.

Слушая рассказ Йенса, полицейский даже боялся вообразить, какой ужас сейчас испытывает отец. Он представил морскую пену и волны, которые в темноте яростным порывом накрывают берег. У него самого была дочь такого же возраста. Прошлым вечером он был на дежурстве и слышал, какой сильный был ветер и как быстро неслись облака, обнажая ледяную луну. Представить ребенка одного в море в такую погоду… чужого ребенка…

Он смотрел на Йенса Хордера, которого не видел вот уже несколько лет. Было время, когда они вместе сидели в классе на