Эраст Петрович понял, что не успеет. В случае необходимости онумел передвигаться с почти невероятным проворством, но путь ему преграждалмассивный стол Луки Львовича, уставленный чернильницами, стаканчиками скарандашами, стопками бумаги, папками и прочей канцелярской дребеденью.

– Не мне – так никому! – истошно крикнулЛандринов, снова взмахнув своим оружием.

Японская наука боя гласит: действие должно опережать мысль.

Рука коллежского асессора, двигаясь будто сама по себе,выхватила из письменного прибора чернильницу и без замаха, снизу вверх, но всеравно сильно, швырнула её.

Стеклянный куб ударил преступника в затылок, обдав шею испину фиолетовыми брызгами. Ландринов ошарашенно обернулся – и получил прямо влоб второй чернильницей, с красными чернилами, которыми педантичный Сердюкобычно подчёркивал самые важные места в сводке.

Второй удар был сильнее первого. Ремингтонист покачнулся,закрыл ладонью ослеплённые глаза. Между пальцев, будто кровь, стекали багровыечернила.

Ещё через секунду опомнившиеся унтер-офицеры уже выкручивалиубийце руки, а он рычал, рвался и даже пробовал кусаться. Воющего,извивающегося, его вынесли за дверь на руках. Следователь и журналист помогалиполицейским.

Когда шум утих, Эраст Петрович оглянулся.

Сергей Леонардович стоял все там же. Казалось, он нискольконе рад тому, что обвинение с него снято. Лицо главноуправляющего былопотерянным и несчастным. Из-за подряда страдает, понял Фандорин.

Муся и Федот Федотович хлопотали над Сердюком – поили водой,обмахивали полотенцем.

Тасенька испарился, будто его не было вовсе.

В углу, съёжившись, икала и всхлипывала бедная Мавра.

– Ничего, ничего, все уже п-позади, – сталуспокаивать её коллежский асессор.

Осторожно погладил по голове – икота прекратилась. Взял заруку – утихли рыдания.

– Вы поедете в Париж, станете знаменитой художницей.Всё будет хорошо, – тихо говорил он.

Она кивнула, глядя на него снизу вверх. Её лицо было всё вмелких брызгах чернил, красных и фиолетовых. Будто ела лесные ягоды иперепачкалась соком, подумал чиновник.

– Поеду. Только… Обещайте мне одну вещь… – шёпотомсказала она. – Сделаете?

– Конечно, сделаю. Не нужно плакать.

– Вы позволите мне закончить портрет? Сюда вы больше непридёте, я понимаю. Может быть… Может быть, я смогу дописать его у вас?

Глаза у неё ярко блестели, но, кажется, не только из-занепросохших слез.

– У меня, наверное, действительно будет удобнее, –слегка покраснев, согласился Эраст Петрович.

1

Эраст Петрович Фандорин вежливо подавил зевок – крыльяточёного носа чуть дрогнули, мраморный подбородок слегка подался книзу, однакогубы не разомкнулись ни на миг и взгляд спокойных голубых глаз остался всетаким же благожелательно-рассеянным. Искусство незаметно зевать составляло одиниз absolute musts[5] светского человека, к тому же ещёсостоящего чиновником особых поручений при генерал-губернаторе. Непременноеприсутствие на балах и раутах являлось одной из тягостнейших обязанностейслужбы Эраста Петровича – в остальном не слишком обременительной и по временамдаже увлекательной.

Надворный советник поймал на себе многозначительный взглядПегги Немчиновой и принялся с сосредоточенным видом разглядывать хрустальнуюлюстру, сиявшую трепетным газовым светом. Взгляд прелестной девицы, произведшейв нынешнем сезоне настоящую сенсацию и уже получившей три предложения(отвергнутых в силу недостаточной основательности), означал: отчего бы вам неангажировать меня на кадриль? Дело в том, что Фандорин имел неосторожностьпригласить миленькую дебютантку на тур вальса, и сразу же об этом пожалел:танцевала она, как механическая кукла, да и ума оказалась самого небольшого.Заметив, что мадемуазель Немчинова как бы ненароком двинулась вдоль стены, явнонамереваясь перейти к решительным действиям, Эраст Петрович нейтрализовал этотопасный манёвр – переместился в угол залы, где сгруппировался самый цветнетанцующего общества. Здесь был и сам князь Долгорукой, и важные статскиестарички в муаровых орденских лентах, и тучные золотоплечие генералы.

К числу последних относился и обер-полицеймейстер Баранов,который со снисходительной улыбкой слушал оживлённо жестикулирующего господинав дурно сидящем фраке и съехавшем на сторону белом галстуке. Это был известныймосковский чудак и эксцентрик граф Хруцкий, слывший букой и на балы отроду нехаживавший. Про него рассказывали, что он много лет путешествовал по Востоку ипрожил несколько лет в каком-то горном монастыре, постигая тайны бытия. Будтобы даже постиг и грозился написать об этом книгу, которая перевернёт с ног наголову всю западную цивилизацию, да всё руки не доходят – слишком ужувлекающийся человек: то устроит подписку на открытие в Москве буддийскогохрама, то начнёт читать в университете лекции по восточному мистицизму, тонасмешит весь город дурацким прожектом строить железную дорогу до Тихогоокеана. Зимой, в любой мороз, Хруцкий непременно купался в снегу во дворе своейполуразвалившейся арбатской усадьбы, для чего дворник содержал особый,рассыпчатый сугроб – прохожие же глазели на полоумного барина из-за стариннойчугунной решётки.

Эраст Петрович был некогда представлен графу и даже имел сним любопытнейший разговор о практической возможности бессмертия, но сойтиськороче всё как-то не подворачивалось случая, хотя надворный советник тожеинтересовался Востоком, да и снежные ванны принимал – правда, более приватнымобразом.

– Господин Фандорин! – энергично вскричал Хруцкий,обращаясь к Эрасту Петровичу. – Как вы кстати! А я битый час толкуюгенералу про одну таинственную историю, да только он меня не слушает. –Граф тут же вновь повернулся к обер-полицеймейстеру, схватил его за гербовуюпуговицу и запальчиво воскликнул. – Говорю вам, сударь, это не простоубийство с грабежом! Вот Эраст Петрович не то что вы, он человекпроницательный. Пускай он нас рассудит.

Генерал бросил на Фандорина страдальческий взгляд, осторожновысвободил пленённую пуговицу и добродушно пробасил: