Он прошёлся вдоль тесного, вытянутого в длину помещения,постукивая костяшками пальцев по штукатурке. Развернулся на каблуках, зачем-тотрижды хлопнул в ладоши.

– Скажите, Клюев, несгораемый шкаф здесь, разумеется,не в заводе?

– Нету-с, и отродясь не бывало.

– А где же ваш хозяин хранил деньги и ценности?

– Затрудняюсь ответить, ваше высокоблагородие. Очень ужСилантий Михалыч были недоверчивы.

– И что же, за всё время службы вы ни разу не видели,откуда он берет сдачу или куда к-кладёт выручку?

– Как не видеть, видел-с. В карман – известно куда. Нотолько в кармане они много денег не держали. И на улицу никогда более чем стрёшницей не выходили. Говорили: «Народишко вор и сволочь», такое у нихприсказание было, а выражаясь по-научному, кредо.

– Кредо, кредо… – протянул Эраст Петрович и,наклонившись, подёргал плинтус.

– Может, в погребе? – высказал предположениеоколоточный.

– В погребе вряд ли. – Чиновник решительновернулся к прилавку. – Не лазил же он каждый раз в подпол, чтоб трёшницуприпрятать. А это здесь зачем?

Фандорин показал на выцветшего крокодила, тянувшего к немусвою приоткрытую зубастую пасть. Житель илистых рек и тёплых болот был подвешенхвостом кверху, однако свою ящериную голову вывернул под прямым углом, так чтоказалось, будто он пялится на надворного советника маленькими весёлыми глазками.

– Это животная под названием кохинхинскийкаркадил, – пояснил приказчик.

– Вижу, что крокодил. Зачем он тут? Ведь это неантиквариат?

– Завсегда тут висел, ещё до того, как Силантий Михалычменя наняли. Навроде украшения. Силантий Михалыч очень эту чудищу обожали,каждовечерне самолично тряпицей протирали. Даже имя ему нарекли – Ирод.

Эраст Петрович вздохнул, словно бы сетуя на странностичеловеческой натуры, и без малейших колебаний сунул руку прямо в крокодильюпасть.

Околоточный поневоле ойкнул – уж больно острым инеприветливым казался оскал заморского страшилища.

– Ну-ка, что там у нас, – сам себе проговорилФандорин и, кажется, что-то нащупал. – Так и есть. Под рукой и на самомвиду – никто не подумает. Убийца явно не ч-читал Эдгара По.

Он осторожно извлёк из диковинного вместилища сначала пукмелких кредиток, а затем свёрток из бархатной материи, в котором что-то слегкапостукивало. Деньги чиновник непочтительно кинул на конторку, а бархаткуразвернул. Придвинувшиеся вплотную Небаба и Клюев разочарованно выдохнули:внутри оказались не драгоценные каменья и не золото, а круглые зелёные камешки,нанизанные на нитку, – обыкновенные бусы. Нет, судя по кисточкам, скореене бусы, а чётки, только не христианские, а какие-то басурманские.

Подождав, пока чиновник рассмотрит находку как следует,околоточный вполголоса спросил:

– Ценная вещь?

– Не особенно. Обычные нефритовые ч-чётки. В Китае иЯпонии таких полным-полно. Правда эти, кажется, очень старые. Клюев, вы ихпрежде когда-нибудь видели?

Приказчик развёл руками:

– Никогда-с.

– Заберу с собой, – решил Фандорин. – Аденьги пересчитайте и оформите протоколом.

Небаба бросил цепкий взгляд на купюры, чуть пошевелил ихпальцем и в ту же секунду уверенно заявил:

– Тридцать семь рубликов. Ваше высокоблагородие…

– Что?

– Не показать ли эти самые чётки графу Хруцкому? Ихсиятельство – большой знаток по части всяких восточных штук.

– Не стоит, – легкомысленно махнул рукой ЭрастПетрович, засовывая бархатку в карман. – Я, Небаба, и сам кое-что смыслю в«восточных штуках».

И, провожаемый недоверчивым взглядом околоточногонадзирателя, направился к выходу.

3

Весь день надворный советник пребывал в сосредоточеннойзадумчивости, то и дело доставал из кармана чётки, покачивал на ладони гладкиекаменные шарики, и их негромкий, уютный перестук доставлял ему необъяснимоеудовольствие.

На послеполуденном докладе у генерал-губернатора(собственно, следовало бы назвать этот каждодневный ритуал обыденным словом«чаепитие», тем более что нынче и докладывать-то было особенно не о чём) князьВладимир Андреевич поинтересовался:

– Что это у вас, голубчик, за игрушка? Какое-нибудьновомодное изобретение? Вы ведь у нас поклонник технического прогресса.Дайте-ка посмотреть. – И, нацепив пенсне, принялся с любопытствомрассматривать восточную диковину.

– Нет, ваше высокопревосходительство, –почтительно ответил чиновник особых поручений. – Изобретение самое что нина есть старинное. Придумано древними для концентрации мыслительной ид-духовной энергии.

– А, чётки, – понял князь. Стал перебирать их,ритмично пощёлкивая зелёными камешками, и вдруг хлопнул себя по лбу. –Эврика! С утра терзаюсь, как составить докладную записку по афганскому вопросудля его величества. Смолчать бесчестно – горячие головы втягивают страну вавантюру, а писать правду боязно, ведь англофобия государя общеизвестна. Так явот что, я напишу отчёт о пребывании цесаревича в Первопрестольной и междуделом изложу свою позицию по кушкинской экспедиции. Оно выйдет и прозрачно, иненавязчиво. Ай да Долгорукой, ай да голова! Держите ваши чётки, ЭрастПетрович. Они мне и в самом деле помогли с мыслительной концентрацией. Вы ихпочаще приносите.

Фандорин улыбнулся шутке, и разговор повернул нароссийско-английский конфликт, приняв столь специальный характер, чтонепосвящённому человеку разобраться во всех этих политических тонкостях ихитросплетениях было бы совершенно невозможно.

Но вечером, уже вернувшись к себе на Малую Никитскую иусевшись за окончательное доведение письма на высочайшее имя, Эраст Петровичвспомнил шутливые слова генерал-губернатора. Бумага была необычайно трудной,поскольку её составление требовало осторожности и такта – малейшая ошибка моглабы иметь для князя самые опасные последствия. Надворный советник то и делоостанавливался, перечитывая написанное, и рука сама собой лезла в карман зачётками – поначалу чисто механически. Однако вскоре Эраст Петрович заметилудивительное обстоятельство: стоило ему несколько мгновений поперебиратьнефритовые кругляшки, и головоломная фраза сочинялась сама собой, причём самымчто ни на есть идеальным образом.

Это повторилось не раз и не два, так что в конце концовФандорин, заинтригованный странным феноменом, вовсе отложил письменныепринадлежности и уставился на чётки с пытливым интересом.