Рахки наклоняется завязать покрепче шнурки на конверсах.

– Vörösmarty tér[3], – объясняет она, затягивая узел. – Да, в восточных странах, где много православных, сейчас повсюду очень празднично.

– То есть…

– Будапешт – одно из моих любимых мест в рождественское время.

Я смущенно смотрю на нее, не зная, как спросить.

– А разве ты не… – я киваю на ее хиджаб.

– То, что для меня Рождество – не праздник, не значит, что мне не нравится смотреть, как празднуют другие. Если что-то красиво, оно просто красиво, и все. Только искаженное восприятие может сделать что-то красивое пустым в наших глазах.

Она поворачивается ко мне, и я замечаю у нее на поясе длинную деревянную дубинку. Та слегка виднеется из-под полы шубы. Она отполирована и кажется такой же гладкой, как атласная перевязь, на которой она висит, а конец у нее расщепленный.

– Это пылевик, – поясняет она, заметив мой взгляд. – Оружие горничных.

Она ласково проводит пальцем в перчатке по гладкому дереву.

– Перчатки у нас, горничных, жесткие как наждак, – продолжает она, переплетая пальцы. – Мы полируем ими дерево пылевиков, чтобы получить связующую пыль. – Она демонстрирует мне ладонь – палец перчатки и правда покрыт слоем микроскопических белых опилок от дубинки.

– А что делает эта пыль?

Рахки улыбается.

– Дай мне руку.

Мне не хочется этого делать, но я подчиняюсь.

Рахки проводит по моим пальцам: по указательному, потом среднему – а потом сжимает их вместе.

– Пыль связывает. Вот и все. Попробуй сейчас разделить свои пальцы.

Сперва я не уверен, что правильно ее расслышал, но потом пытаюсь развести пальцы и понимаю, что не могу это сделать. Блестящая пыль словно бы склеила их намертво. Я пытаюсь стряхнуть ее, но она крепко пристала к моей коже, и пальцы остаются сросшимися.

– Как это отменить?

– Оно само по себе постепенно выветрится.

– Постепенно?!

– Успокойся, – все еще улыбаясь, произносит она. – В любом случае ты реагируешь лучше, чем Нико, когда я ему это показала. – Она хмыкает. – Прирастила эту дурацкую шапочку ему к лицу. Чуть переборщила с количеством пыли, но оно того стоило. Он почти весь день ничего не мог видеть. – Она сощуривает глаза. – Тебе следует знать, что, если решишь нарушать правила, я могу очень творчески подойти к вопросу применения связующей пыли.

Это настоящая угроза. Она явно доверяет мне так же, как и я – ей, то есть примерно никак.

Рахки указывает мне на одно из стеклянных зданий, увешанное прозрачными светящимися шарами, и я с трудом различаю над палатками голову какого-то памятника.

– Человек, с которым мы должны встретиться, ожидает нас возле памятника Михаю. Пошли.

– Значит, вы, горничные, используете в бою эти пылевики? – по пути спрашиваю я, все еще пытаясь разделить сросшиеся пальцы.

– Пылевики – отличное оружие, но это не единственный способ их применения. Можно кого-нибудь связать, устроить ловушку, починить сломанную дверь – с хорошим пылевиком можно многое, если не жалко тратить пыль.

Я украдкой плюю себе на пальцы, чтобы растворить пыль с помощью слюны, но ничего не получается. Я и так-то не был особо расположен к Рахки, после того как она нас выдала, но это уже просто оскорбительно и не лезет ни в какие рамки.

Мы прокладываем себе дорогу по полной народа площади, и мое внимание привлекают палатки на деревянных шестах, стоящие вдоль улицы. Каждый киоск украшен мигающими цветными огоньками и еловыми венками. От палаток исходит дурманящий запах жареного мяса, меда, хвои и корицы, и я чувствую себя в самой сердцевине Рождества. Рахки права: это все ужасно круто. Однако нужно сосредоточиться. Мы не любим эту девушку. Она предала нас с Нико, склеила мне пальцы своей магической пылью. Она, в конце концов, горничная, а Нико говорил, что горничные – наши враги.

Но чем дальше, тем она меньше напоминает мне врага.

Рахки протягивает продавцу бумажку и получает от него потрясающий пончик с джемом.

– У тебя под рукой оказались тутошние деньги?

– Это отельный чек. Чеки отеля привязаны ко всем странам, в которых мы работаем, – отвечает она. – Наши деньги универсальны, они устроены так, чтобы сходить за любой тип валюты, который нам нужен в данный момент.

– И что, продавец не заметил, что купюра… несколько отличается?

– Ну, дверей они тоже не замечают, верно? – девушка пожимает плечами. – Тут работает магия другого типа: призванная отвлекать внимание людей от того, чего им не следует замечать. И не думай: те, кто принимает в уплату наши чеки, не несут никакого урона. Раньше чем они успевают заметить, что купюры не настоящие, наше бизнес-отделение успевает заменить деньги Отеля на местные по номиналу.

– А я думал, что ты могла бы… магически… ты понимаешь.

Рахки выглядит смущенной.

– Превратить эти бумажки во что-то другое.

– Ты сейчас говоришь о магии превращений, а она работает не так. На все имеются свои правила, – она откусывает кусочек пончика и меряет меня взглядом. – Ладно, теперь твоя очередь рассказывать. Что с тобой не так? Зачем ты здесь?

– А какое это имеет значение?

Рахки подозрительно рассматривает меня.

– Ладно. Не хочешь – не рассказывай. Но я и так знаю, что ты хочешь кое-что получить, – она снова впивается зубами в пончик и шагает дальше вдоль ряда палаток со вкусностями, а я спешу за ней следом.

Я стараюсь не отставать, протискиваясь сквозь праздничную толпу. Монетка, не монетка – я очень не хочу оторваться от Рахки и впрямь потеряться.

– А откуда ты знаешь, что мне нужно что-то получить? Может, я просто хочу посмотреть мир?

Она резко останавливается, так что я почти врезаюсь в нее на ходу.

– Посмотреть мир? Я тебя умоляю. С первой секунды здесь ты выглядишь насмерть перепуганным.

Я невольно сжимаю руки в кулаки. Правда в том, что я действительно сильно боюсь. Мой мозг уже выдал штук пятнадцать новых пунктов для списка СПСУ: подхватить какой-нибудь хитрый венгерский вирус, быть прирезанным в темном переулке и так далее, и тому подобное. Но Рахки об этом знать не должна.

– Отель не открывает своего присутствия кому попало, – говорит она. – Он призывает только тех, кто ищет, нуждается в чем-то, шансов получить которое иным путем нет. Так что лучше делись, что у тебя на душе.

Я молчу.

Она вскидывает взгляд на часовую башню неподалеку и ахает.