это время. – Галчонок, так и будешь дуться на папку? Знаешь пословицу, на обиженных воду возят. Ну же, малышка.

– Ты не должен был так делать! – поднимает дочка глазенки. – Ты обещал Нике и подвел ее!

– Люська, я должен был так поступить ради твоего братика…

– Он мне не братик! – фыркает дочурка, смешно раздувая ноздри. Не думал, что призраки могут ревновать. – Мама нас разлюбила и теперь любит этого мальчишку!

– Мама никогда тебя не разлюбит. – Я опускаюсь перед ней на колени. – Как и я, малышка.

– А тебя? Тебя она тоже не разлюбит? – доверчиво спрашивает, сверлит взглядом. Не знаю, что ей ответить. Если бы не я, Егорка был бы сейчас дома. Алена должна меня ненавидеть, я подвел ее. Опять. Как и дочку. Люська злится на маму, но должна ненавидеть меня.

– Запомни, Галчонок, мы с твоей мамой навсегда останемся твоими родителями, и никто не сможет этого изменить. Сейчас ты обижаешься на маму, но ей очень больно и страшно. Она волнуется за Егора, так же как волновалась за тебя. И если мы можем как-то помочь, мы должны все для этого сделать. Разве не так?

– Так, но… Как же Ника… – пищит она, пряча накатившие слезы, ну точно птенчик.

– Прости, малыш, полицейские обязательно найдут девочку, это их работа. – Сам хочу верить в то, что говорю. В конце концов, я не пуп земли, и все точно не крутится вокруг меня. Афанасьев – хороший следователь, он не отступится.

– Как нашли меня? – спрашивает Люська. – И с чего ты решил, что они отпустят Егора? Я не вернулась домой. Почему ты им веришь?

Слова давят, перекрывая воздух. Мне нечего ей ответить, она права. Дочка повзрослела за эти годы, хотя внешне осталась все той же малюткой.

– Галчонок…

– Не надо, папа, – перебивает призрак, с надутыми губами исчезая из середины комнаты.

Стук в дверь заставляет подняться с колен. С каких пор в палаты пациентов психиатрической клиники стучат? Док. Ясно. Решил смягчить мою адаптацию в очередном заключении. Впрочем, я даже рад его визиту, не хочу оставаться один.

– Григорий Константинович, вижу, вы пришли в себя. Не могу сказать, что ожидал вас здесь увидеть. Мне казалось, Роман Михайлович настроен решительно. Мы можем поговорить?

– Павел Степанович, с каких пор вам требуется разрешение покопаться у меня в мозгах? – усмехаюсь я, демонстративно разваливаясь на кровати. – С чего начнем этот интереснейший сеанс?

– Вы сами знаете, Григорий. Вы не буйный пациент. Хулиган, есть немного, но для общества вы угрозы не представляете. Так в чем же причина? – спокойно спрашивает док, на удивление откладывая блокнот. – У меня требуют заключение о вашем психическом состоянии. Вы умный, образованный человек, Григорий Константинович, и прекрасно осознаете, что от того, что я укажу, будет зависеть срок вашего дальнейшего пребывания в клинике. Я знаю вас и уважаю, и мне бы не хотелось, чтобы вы задерживались здесь дольше, чем это необходимо для вашего выздоровления.

– Так было нужно, – отвечаю я. Док хочет помочь. – Я должен был вернуться сюда…

– Должны? Вы понимаете, что кто-то мог пострадать?

– Да, оружие психам не игрушка, – честно киваю я. – В обойме было три патрона, я использовал два до того, как кто-то зашел.

– В помещении была ваша жена, – так же спокойно парирует доктор. – Что могло заставить человека, безумно любящего свою женщину, рисковать ее жизнью? Дело в мальчике? Егоре?

– Вас Афанасьев подослал?

– Нет, Григорий Константинович, у нас с товарищем следователем разные цели. Я ваш лечащий врач, моя основная задача помочь вам выздороветь. На мой профессиональный взгляд, игры в сыщика усугубляют результат.

– Что ж, все пешки вернулись на свои места… – с горькой ухмылкой произношу я. Доигрался, с самого начала не стоило ввязываться в эту авантюру.

– Что вы чувствуете, Григорий?

– Что проиграл. – Да, это именно то самое чувство. Я проиграл, стоит научиться принимать поражения.

– А ваша дочка? Она тоже злится на поражение?

– Она злится на меня, обижается на Аленку, ревнует маму к Егору.

И зачем я все это говорю? Впрочем… Может, нужно было начать раньше, а не сопротивляться лечению долгих пять лет.

– А вы, вы ревнуете Алену Игоревну? У вашей бывшей жены новый мужчина, ребенок. Она продолжает жить, когда вы стоите на месте. Это тяжело, сложно для любого человека.

– К чему вы клоните?

– Что мне нравится в наших с вами беседах, так это то, что вы сами способны сопоставить факты и сделать выводы. Сейчас вы переносите чувства, которые не способны выразить самостоятельно, на свою дочь. Григорий Макаров не может злиться на свою жену из-за чувства вины, но Люся чиста как перед вами, так и перед Аленой Игоревной. Она может ревновать, обидеться на свою мать и может злиться на вас за то, что вы не в силах повлиять на сложившуюся ситуацию. Люся – проекция ваших скрытых эмоций и чувств. Так разум пытается выплеснуть накопившиеся эмоции, облекая в некий образ, который вы способны принять на данном этапе. Григорий, вы так рвались помочь следствию, участвовали в поисковой операции только потому, что думаете, что это способно что-то изменить. Но это не так. Это не вернет вам ту жизнь, о которой вы горюете, не вернет вам дочь. И чем быстрее вы это осознаете, тем быстрее мы сможем двигаться в новое будущее. И каким оно будет, зависит только от вас.

– Из ваших уст все звучит логичнее, – хмыкаю я. Док прав. В чем-то прав. Но меня вынудили вернуться в клинику, выдвинув требования. Значит, мы подобрались близко, вот только цена оказалась слишком высока.

– Что ж, это можно считать прогрессом. Думаю, ваш нервный срыв в отделении полиции можно списать на состояние аффекта, а не на усугубившееся психологическое заболевание. Если мы с вами будем двигаться такими темпами дальше, думаю через годик вы выйдете отсюда абсолютно здоровым человеком, – улыбается Павел Степанович. – Пришло время закругляться, у вас посетитель.

– Посетитель? – с усмешкой выдаю я. У меня не бывает посетителей. Значит, Афанасьев или Мельник пожаловали, с ними мне не о чем говорить. – Увольте. К тому же часы посещения давно закончились.

– Думаю, на этот раз мы можем сделать исключение. Это ваша жена. Разумеется, если вы готовы.

– Да, черт возьми, конечно, готов! – нетерпеливо, как мальчишка, выдаю я. Аленка, моя Аленка… Мы виделись день назад, но в больнице она впервые. Неужели она действительно здесь?

Ожидание как целая вечность. Как нашкодивший мальчишка перед приходом родителей, бумажки с Люськиными рисунками сгреб, под подушку прячу. Никогда не задумывался, но в палате нет ни одного зеркала, на физиономию помятую взглянуть.

– Привет, – раздается тихий женский голос за спиной, а я, как идиот, растрепанные волосы пригладить пытаюсь. Алена замерла в дверях, держа за ручку Егора. Егора?! Неужели… Они вернули мальчонку. Сутки. Им потребовались одни сутки, чтобы вернуть ребенка. Глазам не верю, не был уверен, что сработает. Но он здесь, они здесь. – Можно нам зайти? – Стою как вкопанный, слова выдавить не могу. Вот же зараза. Алена на шею бросается, пытается держаться, но слезы катятся, через рубаху чувствую. – Спасибо… Ты вернул мне сына.

– Им нужно было устранить меня, значит, мы подобрались слишком близко. Я мешал… – не к месту озвучиваю мысли. Вот же недоразвитый! Она не этого сейчас ждет. Прижимаю жену к себе, зарываясь пальцами в светлые волосы. Нужно собраться, тряпка! – Теперь все хорошо, одуванчик, прости, что заставил тебя пережить все это во второй раз…

– Гриш… Они больше не заберут его? – Голос жены дрожит. – Пообещай, что не допустишь этого, умоляю…

– Я обещаю, они больше не заберут у тебя сына, я все для этого сделаю. – Да. Обещаю. Я больше не заставлю ее страдать и не позволю никому причинить ей боль. Никогда. – А ты, герой, что в дверях стоишь, заходи давай.

Мальчонка за мамой прячется, ни слова не сказал. Впрочем, детское любопытство берет верх, начинает изучать непривычную комнату, останавливаясь на альбоме.

– Порисовать хочешь? У меня есть цветные карандаши.

– А это что? – указывая пальчиком на торчащий Люськин рисунок, спрашивает Егор. Кошусь на Алену,