Мы прибыли в Нью-Йорк на закате. Зловредный туман клубился между башен Манхэттена, огромный город терялся вдали под пурпурным небом, грозящим бурей и серным дождем. Черная карета ждала нас на пристани в Челси, а затем по мрачным туннелям доставила в центр острова. Из-под плиток тротуара вырывались спирали пара; рой трамваев, экипажей и дребезжащих механических конструктов сновал в бешеном ритме по городу адских ульев, что громоздились над легендарными зданиями. Гауди мрачно взирал на все это. Сабли окровавленных молний, вырываясь из туч, поражали город, когда мы, въехав на Пятую авеню, издали заприметили силуэт «Уолдорф-Астории», мавзолей из мансард и башенок, на обломках которого через двадцать лет будет воздвигнут Эмпайр-стейт-билдинг. Владелец отеля лично поприветствовал нас и сообщил, что магнат примет нас позднее. Я бойко переводил, а Гауди молча кивал. Нас провели в роскошные апартаменты на седьмом этаже, откуда можно было видеть, как весь город погружается в сумерки.

Дав посыльному хорошие чаевые, я выяснил, что наш заказчик живет в апартаментах на последнем этаже и никогда не выходит из отеля. Когда я спросил, что это за человек и как он выглядит, посыльный ответил, что ни разу не видел его, и поспешил уйти. Настал час свидания, и Гауди выпрямился, обратив ко мне тоскливый, встревоженный взгляд. Лифтер в пунцовой униформе ждал нас в конце коридора. Пока мы поднимались, я заметил, как Гауди все больше бледнеет и папка с набросками едва не валится у него из рук.

Мы прибыли в мраморный вестибюль, за которым простиралась длинная галерея. Лифтер закрыл за нами дверь, и светящаяся кабина исчезла в глубине. Я заметил пламя свечи, оно двигалось по коридору по направлению к нам. Свеча озаряла чью-то стройную фигуру в белом. Длинные черные пряди обрамляли самое бледное лицо из всех, какие я мог припомнить, а на лице сияли голубые глаза, чей взгляд вонзался в душу. Точно такие, как у Гауди.

– Welcome to New York[14].

Нашим заказчиком оказалась женщина. Молодая, наделенная волнующей красотой, на которую было почти больно смотреть. Репортер Викторианской эпохи сравнил бы ее с ангелом, но я не видел в облике женщины ничего ангельского. Она двигалась по-кошачьи, улыбалась, как рептилия. Дама провела нас в зал, полный полумрака и занавесей, которые принимали на себя вспышки молний. Мы заняли места. Один за другим Гауди показывал ей наброски, а я переводил объяснения. Позднее дама вонзила в меня взгляд и, облизывая карминные губы, намекнула, что хочет остаться с Гауди наедине. Я искоса посмотрел на него. Он кивнул, совершенно невозмутимый.

Борясь с дурными предчувствиями, я подчинился и вышел в коридор, где уже открывалась дверь лифта. Задержавшись на секунду, я обернулся и увидел, как дама склоняется над Гауди, с бесконечной нежностью обхватывает руками его лицо и целует в губы. Неожиданно молния сверкнула во тьме, и мне на миг показалось, будто рядом с Гауди – не дама, а темная, ссохшаяся фигура, у ног которой лежит черный пес. Последним, что я заметил перед тем, как дверь лифта закрылась, были слезы на лице Гауди, горячие, как отравленные жемчужины. Вернувшись в номер, я рухнул в постель и забылся сном.

Когда первые лучи рассвета коснулись моего лица, я бросился в комнату Гауди. Постель была нетронута, никаких следов мастера. Я спустился в холл, стал расспрашивать. Швейцар сказал, что видел, как Гауди час назад вышел и направился вверх по Пятой авеню, где остановился трамвай. Не могу внятно объяснить, каким образом, но я вдруг ясно понял, где найду его. И прошел десять кварталов до собора Святого Патрика, безлюдного в столь ранний час.

С порога главного нефа я увидел силуэт мастера, коленопреклоненного перед алтарем. Я приблизился, сел рядом на скамью. Мне показалось, будто лицо его на двадцать лет постарело за эту ночь, приобретя то отсутствующее выражение, какое останется до конца дней. Я спросил, кто была та женщина. Гауди недоуменно уставился на меня. Тогда я понял, что только я видел даму в белом, и, хотя не смел даже предположить, что видел Гауди, был уверен, что это его не поколебало. В тот же вечер мы сели на корабль и пустились в обратный путь. Мы наблюдали, как Нью-Йорк исчезает за горизонтом, и вдруг Гауди схватил папку с набросками и выбросил ее за борт. В ужасе я спросил: как же фонды, необходимые для того, чтобы закончить строительство Саграда Фамилия? «Déu no té pressa i jo no puc pagar el preu que se’m demana»[15].

Тысячу раз за время плавания я спрашивал, что это за цена и кем был заказчик, которого мы посетили. Тысячу раз Гауди устало улыбался и молча качал головой. По возвращении в Барселону мои услуги как переводчика утратили смысл, но Гауди предложил заходить к нему в любой момент, как только возникнет желание. Я погрузился в учебу, и Москардо с нетерпением ждал меня, надеясь что-нибудь выяснить.

– Мы ездили в Манчестер на завод, где производят арматуру, но вернулись через три дня. Англичане, сказал Гауди, едят одну вареную говядину и не жалуют Пречистую Деву.

– Té collons.

Позднее, во время одного из моих посещений собора я обнаружил на одном из фронтонов лицо, совершенно такое же, как у дамы в белом. Фигура в вихревом переплетении змей изображала ангела с заостренными крылами, сияющего и жестокого. Мы с Гауди никогда не говорили о том, что произошло в Нью-Йорке. Это путешествие навсегда осталось нашей тайной. С годами я стал хорошим архитектором и благодаря рекомендации учителя получил место в мастерской Эктора Гимара в Париже. Там через двадцать лет после той ночи на Манхэттене я узнал о смерти Гауди. Я сел в первый поезд до Барселоны и успел увидеть процессию, сопровождавшую тело до места погребения – той самой крипты, где мы познакомились. В тот же день я отправил Гимару прошение об отставке. Вечером прошел весь путь до собора Саграда Фамилия, какой проделал перед первой встречей с Гауди. Город уже обступил строительную площадку, и силуэт храма поднимался к небу, окропленному звездами. Я закрыл глаза и на мгновение увидел его завершенным, таким, каким только Гауди его видел в своем воображении. Тогда я понял, что посвящу всю жизнь продолжению труда, задуманного мастером, отдавая себе отчет в том, что рано или поздно передам эстафету другим, и те, в свою очередь, поступят так же. Хотя Бог не торопится, но ведь Гауди, где бы он ни был, все еще ждет.

День конца света настиг меня на перекрестке Пятой и Пятьдесят седьмой, где я стоял, пялясь в мобильник. Рыжая девица с серебристыми тенями на веках обернулась ко мне и спросила:

– Ты заметил, чем умнее мобильники, тем тупее становится народ?

Она была похожа на одну из жен Дракулы, опустошившую магазинчик для готов.

– Девушка, я могу вам чем-нибудь помочь?

Она сказала, что мир подходит к концу. Судебные инстанции на небесах уволены за небрежное исполнение обязанностей, а она – падший ангел, посланный из преисподней, чтобы организованно препроводить бедные души, такие, как моя, в десятый круг ада.