По ходу исследования Качоппо решил, что проблему надо рассмотреть и с другого ракурса, взяв за точку отсчета конец шкалы социальной интеграции. «Одиночество и ощущение собственной ненужности есть проявление самой ужасающей нищеты», – сказала однажды Мать Тереза. Качоппо подумал, не является ли одиночество самой ужасной проблемой для здоровья. Социальная изоляция, противоположность социальной интеграции, была главным фактором риска, выявленным Хаузом, Беркман и другими. С научной точки зрения эта идея привлекала возможностью ее практической проверки. «Появилось то, что можно было объективно измерить, – говорит Бернтсон. – Когда люди социально интегрированы и обладают отменным здоровьем, это в общем ни о чем не говорит. Но если вы имеете конкретную патологию и можете увидеть корни ее возникновения в социальных процессах, то сможете и увидеть позитивные последствия социальных контактов, так же хорошо, как и отрицательные последствия отсутствия таковых». Когда фонд Джона и Кэтрин Макартур собрал команду ученых для того, чтобы глубже разобраться в общей проблеме социальных отношений и их связи с физическим здоровьем, Качоппо убедил группу сосредоточиться на одиночестве[139].

Поражают не какие-то особые качества и черты страдающих от одиночества, а как раз отсутствие таковых. Статистика варьирует, но, согласно интернет-опросу страховой компании Cigna за 2018 год (выборка 20000 человек), приблизительно половина американцев иногда или всегда чувствуют себя одинокими. Наблюдение, проведенное в том же году Ассоциацией американских пенсионеров, показало, что треть опрошенных в возрасте от сорока пяти лет считают себя одинокими (в 2010 году данные были такими же, но надо отметить, что эти результаты не расцениваются как экспертные). Примечательно, что по данным исследования Cigna среди самых молодых взрослых (18–22 года) наблюдается самый высокий уровень одиночества. В одном раннем исследовании было показано, что почти 80 % людей моложе восемнадцати лет временами чувствуют себя очень одинокими[140]. Как мы увидим в четвертой главе, вполне вероятно, что молодые люди чувствуют одиночество острее. Я помню, что, когда мне было четырнадцать, я ездила на электричке из Филадельфии в пригород, в школу, где почти никого не знала, и чувствовала себя аутсайдером и изгоем. («Ты живешь в городе? Чем занимается твой отец?») Я смотрела в окно поезда, а в голове у меня звучали строчки хита All by Myself[141], и я незаметно для себя начинала плакать. Это сентиментальное воспоминание, полное подростковых страхов, но я все равно немного тоскую по более юной версии самой себя. Несмотря на расхожее мнение, исследование Ассоциации американских пенсионеров показало, что чувство одиночества с возрастом, на другом полюсе жизни, ослабевает. (Более подробно об этом будет сказано в десятой главе.)

Хотя Качоппо занимался одиночеством до конца своей жизни, он постоянно признавался в том, что не в этом заключается истинная цель его исследований. «Мотив изучения этих одиноких, отчужденных от общества людей… это не интерес к одиночеству per se, – сказал он однажды. – Это интерес к исцеляющим социальным связям, которые и определяют то, что мы называем подлинно человеческим… Другие люди – это, на самом деле, источник самой большой радости для всех нас»[142]. Коллега Качоппо, Луиза Хокли, проработавшая с ним двадцать лет, согласна с этим мнением. «Одиночество, – утверждает она, – всегда было удобным и полезным термином для оценки фундаментальной потребности человеческого бытия, для понимания того, что мы просто созданы и сформированы для единения, что мы не можем от него уклониться, и если эти потребности нарушаются, то нам приходится за это дорого платить»[143].

Но что значит быть одиноким? Долгое время одиночество по большей части обсуждали философы, которые были склонны превозносить его как необходимый шаг на пути к постижению высокого искусства или истинной рефлексии. Словари определяют одиночество как жизнь без товарищей, жизнь в изоляции. Но физическая изоляция и эмоциональная изоляция – отнюдь не одно и то же. Как отмечал немецкий богослов Пауль Тиллих, у пребывания в одиночестве есть две стороны. «Наш язык создал слово „одиночество“ для выражения боли отчуждения от других, – писал он, – и слово „уединение“ для выражения радости от пребывания наедине с собой»[144].

Голландский социолог Дженни де Йонг Гирвелд, которая одной из первых в Европе стала изучать одиночество, обнаружила, что это понятие более приземленное и эгалитарное, нежели полагали прежде философы и богословы. Одиночество можно оценить количественно – как отсутствие социальных контактов. Но его же можно оценить и качественно, если проблема заключается в отсутствии эмоциональной близости[145]. Многие люди одновременно страдают от одиночества обоих типов, но возможны и более тонкие нюансы и оттенки этого феномена. Можно быть одиноким в толпе или в некоторых особых ситуациях[146]. Писательница Анаис Нин формулирует эту мысль так: «Некоторые люди заполняют пропасть моего одиночества, а присутствие других его лишь подчеркивает». Для таких психологов, как Качоппо, самым важным было различение, обусловленное восприятием. Ощущение одиночества – это то, как вы воспринимаете свою социальную жизнь. Если вы настоящий интроверт и предпочитаете уединение, то вы не обязательно одиноки. Но если вы стремитесь к связям, которых лишены, то это одиночество. Оно противоположно чувствам принадлежности, включенности, ощущению, что удовлетворены ваши самые сокровенные потребности. По мнению Качоппо, «глубинная разрушительная боль» одиночества эквивалентна ощущаемой изоляции[147].