Желание принять участие в церемонии только возросло после того, как «Чиппинг кроникл», на этот раз в иллюстрированном субботнем приложении от двадцать седьмого числа, уточнил, что бракосочетание будет происходить в полном соответствии с традициями викторианской Англии — от коляски, в которую впрягут непременную серую лошадь, приносящую счастье, до «таси-маси» (традиционного букета новобрачной, состоящего из маленьких розочек в окружении папоротника, гипсофил и веточек укропа, все это помещенное в серебряный порт-букет) и «Свадебной песни», которая прозвучит к концу праздника. Фланнери учел все, вплоть до мельчайшей детали, чтобы действо ни в чем не противоречило обычаям и стало воплощением настоящей английской свадьбы, по меньшей мере такой, какой она представлялась пятистам тридцати семи обитателей Чиппенхэма.

А поскольку Джейсон не мог одновременно быть и фотографом, и женихом, он решил призвать на помощь одного из своих собратьев из соседнего Кингстон-апон-Халла, доверив тому увековечивание наиболее значимых моментов церемонии. Выбор пал на Альбена Саммерскейла отчасти потому, что тот пользовался фотокамерой, подобной его собственной: «Жиль-Фаллер» 18×24, с деревянным ореховым корпусом и великолепным объективом французской фирмы «Эрмажис», но также и потому, что Саммерскейл выразил готовность попробовать, если позволит освещенность, сделать несколько автохромных[61] снимков.

Ко дню свадьбы оставалось неизвестным лишь то, какая будет погода и в каком платье предстанет Эмили.

До последней минуты нельзя было узнать, в какой цвет окрасится небо: если живешь меньше чем в тридцати милях от Северного моря, погода способна меняться в мгновение ока — все зависит от силы приливной волны. Фланнери вспомнились несколько свадеб, когда церемония начиналась при ярком солнце, а стоило супругам дать друг другу обет верности, как с неба обрушивались потоки воды.

Именно так случилось в деревне Байбери, где речушка Колн от сокрушительного ливня вдруг вышла из берегов и настолько сильно разлилась, что для спасения гостей понадобились лодки.

Фланнери тогда как раз фотографировал туфельку новобрачной, которую унесло течением, похожую на маленький кораблик — гордый и беспомощный одновременно, как вдруг хлынувший прямо на него мощный поток мутной воды перевернул и унес фотоаппарат, хотя тот и прочно держался на треноге.

Правда, ему удалось спасти снимки, сделанные еще до потопа, однако обе семьи настаивали, чтобы он сбавил цену, так как его камеру унесло раньше времени и фотограф не смог запечатлеть самые волнующие моменты свадьбы, те, что происходили в разгар наводнения, а, дескать, именно о них приглашенные вспоминали бы еще полвека.

«Не хочу показаться невежливым, — защищался Фланнери, — но мне не верится, что кто-либо из здесь присутствующих проживет еще пятьдесят лет. Да и меня самого не будет на этом свете — мне уже сорок два».

И в момент произнесения этих слов он неожиданно вспомнил, что приметил на свадьбе маленькую девочку, белокурую, бледненькую, преждевременно вытянувшуюся, походившую на выбросивший до срока стрелку салат. Он много ее фотографировал, постоянно спрашивая себя, не слишком ли она «светопроницаема», чтобы на нее среагировала броможелатиновая эмульсия? При мысли, что и этой девчушке он напророчил смерть раньше чем через пятьдесят лет, сердце его болезненно сжалось. Глупо, конечно: кем была ему эта девочка? Никем, он даже имени ее не знал, но вдруг показалось ужасным, что жизнь этого ребенка, даже если она с годами превратится в женщину, а потом и в старуху, когда-нибудь прекратится. В какой-то мере тогда с ним произошло то же, что случилось позже, когда их с Эмили пути пересеклись: не имелось ни малейшей причины, чтобы он ею заинтересовался, в то время как существовали тысячи причин, чтобы его от нее отвратило — начиная с жалкого вида девочки и кончая отвратительным запахом, который от нее распространялся, а вот теперь вопреки всему этому она готовилась стать его женой.

И Джейсон, который вовсе не был человеком, извинявшимся по любому поводу, попросил у семей новобрачных прощения за то, что он не сумел запечатлеть картины потопа, отдав им фотографии, сделанные еще до разлива Колна, и уточнив, что это — подарок и они ничего ему не должны: он не собирался брать с них никакой платы не только за работу, но и за израсходованные фотоматериалы.

Надеясь, что небеса зачтут ему этот акт великодушия и в обмен пошлют долгую жизнь девочке-салату, которая, как он и боялся, оказалась слишком бестелесной, чтобы хорошо выйти на фотопластинках — кстати, великолепных, от Шурмейера[62], он выписывал их из Цюриха. Но ведь снимать ее было все равно что пытаться сфотографировать призрака.

Предвидеть, во что будет одета невеста, все же было проще, чем угадать погоду, в частности, благодаря непрестанной болтовне Мэри Джайлс, помощницы портнихи, которая подбирала булавки, — стоя на четвереньках, она водила огромным красным магнитом вдоль дубовых досок пола, где в желобках застревали упавшие булавки, блестящие, точно свежевыловленные рыбки. Мэри Джайлс имела свойство чаще чем следовало втыкать себе в колени если не булавки, то занозы; иногда больное место воспалялось, колено распухало и становилось красным и горячим. «Если так будет продолжаться, дитя мое, — грозил доктор Леффертс, — ногу однажды придется ампутировать». Но Мэри было всего тринадцать лет, и другой работы, кроме как собирать булавки, ей не предлагали.

Проводя все дни у портнихи, на четвереньках с утра до ночи, почти невидимая среди обилия платьев и юбок, малышка Джайлс частенько слушала разговоры, вовсе не предназначенные для ее ушей. Но все, что ей удалось подслушать насчет женитьбы Джейсона Фланнери на его дочери Эмили, приводило девочку в восторг.

Если верить рассказам Мэри, на Эмили будет белый наряд, не совсем белый, а скорее цвета топленого молока, ведь из-за смуглой от природы кожи невесты белый являл бы собой слишком резкий контраст и сделал бы ее лицо темным.

Из разговоров, подслушанных нескромной мисс Джайлс, можно было догадаться, что платье с пышными рукавами обойдется без кринолина, а нужный объем ему придадут несколько нижних юбок. Атласный корсаж сверху будет сплошь покрыт кружевами, причем со вставками из ценного венецианского кружева, да еще он будет расшит мелкими жемчужинками и крошечными померанцевыми цветами. Облегающий, по фигуре, лиф подхватит широкий пояс из атласных же тесемок, собранных спереди и украшенных букетиком вместо пряжки.

Мэри Джайлс, присутствовавшая на примерках, сокрушалась, что платье было слишком длинным и полностью закрывало ноги Эмили, не позволяя разглядеть прелестные высокие башмачки из отливавшей перламутром бежевой кожи, с черными пуговками, которые Джейсон Фланнери заказал ей в Лондоне.

Не укрылись от шустрой Мэри и сведения о головном уборе. Невеста выбрала широкополую шляпу, белую, сливочного оттенка, с длинным шлейфом из баттенбергского кружева.