Мы играли так минут десять, но я не могла заставить себя посмотреть направо. Я знала, что если сделаю это, то против воли начну улыбаться. Я хотела, чтобы он понял, что мне на него плевать. Вот тогда пусть делает со своим обаянием что хочет. Когда пьеска кончилась, я продолжала сидеть, не поворачивая головы. Мужчина, пристроившийся рядом, не шелохнулся.

— Привет, Лондэн, — сказала я наконец.

— Привет, Четверг.

Я рассеянно взяла пару нот, но так и не посмотрела на него.

— Давно не виделись, — сказала я.

— Несколько капель воды утекло-таки, — ответил он. — Лет десять.

Голос его не изменился. Тепло и чувственность, так хорошо знакомые мне, остались прежними. Я все-таки посмотрела на него, поймала встречный взгляд и быстро отвела глаза, ставшие подозрительно влажными. В смятении я нервно потерла нос.

Он немного поседел, но носил прежнюю прическу. Вокруг глаз легли мелкие морщинки — возможно, они объяснялись богатством переживаний, а не старостью. Когда я уехала, ему было тридцать, а мне двадцать шесть. Интересно, а я выгляжу не хуже? Или я уже слишком стара, чтобы дергаться из-за внешности? В конце концов, Антона не вернешь. Мне вдруг захотелось сказать: «Может, попробуем снова?», но, как только я раскрыла рот, слова застыли у меня в горле. Резко нажатое «ре» продолжало звучать, и Лондэн все смотрел и смотрел на меня, глаза его заморозило на середине моргания. Папа не мог выбрать времени хуже.

— Привет, Душистый Горошек! — сказал он, выходя из теней. — Я ничему не помешал?

— Самым недвусмысленным образом — помешал.

— Тогда я ненадолго. Что об этом скажешь?

Он протянул мне желтую кривую штуку размером с большую морковку.

— Это еще что? — осторожно принюхалась я.

— Плод нового растения, выращенного из клеток соскоба семьдесят лет вперед. Смотри…

Он очистил шкурку и дал мне его попробовать.

— Неплохо, а? Их можно собирать незрелыми, перевозить на тысячи миль, если надо, и держать свежими в герметической биоразложимой упаковке. Питательный и вкусный. Выведен блестящим инженером по имени Анна Баннон. Мы, правда, уже сломали голову, придумывая, как его назвать. Не подскажешь?

— Уверена, что ты справишься. А что тебе от него надо?

— Думаю показать его кому-нибудь лет этак за десять тысяч до сегодня и посмотреть, как он пойдет — пища для человечества, и все такое. Ладно, время никого не ждет, как мы говорим. Оставляю тебя с Лондэном.

Мир замерцал и двинулся снова. Лондэн наконец нормально открыл глаза.

— Банан, — сказала я, внезапно осознав, что именно показал мне папочка.

— Извини?

— Банан. Они назовут его по фамилии разработчика.

— Четверг, ты что-то говоришь, а я ничего не понимаю, — с растерянной улыбкой пожаловался Лондэн.

— Тут только что был мой папа.

— А-а. Он по-прежнему вне времени?

— По-прежнему. Слушай, извини за прошлое.

— И ты меня, — ответил Лондэн и замолчал.

Мне хотелось прикоснуться к его лицу, но вместо этого я ляпнула:

— Мне тебя не хватало.

Не надо было этого говорить, и я мысленно обругала себя. Слишком сильно, слишком скоро. Лондэн занервничал:

— Значит, при отъезде надо было захватить с собой. Мне тоже тебя недоставало. Первый год был самым тяжелым.

Он ненадолго замолчал. Сыграл несколько нот, затем продолжил:

— У меня своя жизнь, и она мне нравится. Иногда мне кажется, что Четверг Нонетот — персонаж одной из моих книг, придуманная мной женщина, которую я хотел бы любить. Теперь… что поделать, я пережил это.

Это было совершенно не то, что я надеялась услышать, но после всего случившегося я не вправе была винить его.

— И все-таки ты пришел меня повидать.

Лондэн улыбнулся:

— Ты в моем городе, Чет. Когда в твой город приезжает друг, ты обязательно встречаешься с ним. Разве не так?

— И ты всегда покупаешь им цветы? Полковник Фелпс тоже удостоился роз?

— Нет, он получил лилии. Старые привычки умирают долго.

— Вижу. Тебе это пошло на пользу.

— Спасибо, — ответил он. — Ты ни разу не ответила на мои письма.

— Я их даже не читала.

— Ты замужем?

— По-моему, это не твое дело.

— Значит, нет.

Разговор принял неприятный оборот. Пора было свертывать тему.

— Знаешь, Лондэн, я устала как собака. А завтра тяжелый день.

Я встала и пошла прочь. Лондэн, прихрамывая, двинулся следом. Он потерял в Крыму ногу, но неплохо приспособился обходиться без нее. Догнал меня у стойки:

— Поужинаем как-нибудь?

Я обернулась:

— Конечно.

— Во вторник?

— Почему бы и нет?

— Хорошо, — сказал Лондэн, потирая руки. — Соберем нашу роту…

Так, при чем тут рота?

— Подожди. Вторник не подойдет.

— Почему? Три секунды назад он тебя вполне устраивал. Опять твой папа?

— Нет. Просто мне надо разгрести кучу дел. Пиквику надо наладить жилье, а я еще не успела забрать его с аэровокзала. Все эти перелеты заставляют беднягу нервничать. Помнишь, когда мы летали в Мулл, его вырвало на стюарда?

Я поспешно взяла себя в руки — надо же, болтаю, как идиотка.

— Только не говори, — сказал Лондэн, — что тебе еще надо вымыть голову.

— Очень смешно.

— Короче, что у тебя за дела в Суиндоне? — спросил Лондэн.

— Я мою посуду в «Смеющемся бургере».

— Самое то для тебя. ТИПА?

— Перевелась в Суиндонское отделение литтективов.

— Насовсем? — спросил он. — То есть я не понял: ты вернулась в Суиндон насовсем?

— Не знаю.

Я коснулась его руки. Мне хотелось обнять его и разреветься, сказать, что я люблю его и буду всегда любить, как любят только восторженные, переполненные чувствами девочки, но время для таких заявлений было неподходящим, неправильным, как сказал бы мой папочка, и я решила перейти в наступление.

— А ты женат?

— Нет.

— И не думал никогда?

— Думал, и не раз.

Мы оба замолчали. Нам надо было так много сказать друг другу, что мы не знали, с чего начать. Лондэн открыл второй фронт:

— Хочешь посмотреть «Ричарда Третьего»?

— А его все еще не сняли?

— Конечно нет!