Она вздрогнула, очнувшись от близкого голоса дружки, который заворачивал в полотенце запечённую курицу и подмигивал молодому, точно заговорщику. А сам обращался к свёкру и свекрови:

– Благословите вести молодых опочивать!

Федька поднялся, дал полюбоваться собой, поклонился собранию, а Захар от его имени приглашал назавтра всех гостей собраться за княжий стол.

Княжна обмерла. Но ей не пришлось почти совершать над собой усилия подняться – свахи, кум с кумой, посажённые родители окружили её, под руки подняли, мать жениха подошла тоже, и повели, вослед за молодожёном и его отцом, в сенник, до брачной постели. Невесомые пахучие шишечки хмеля взлетали над ними пышными кипами, сыпались на них, устилали путь бледно-зелёными кудряшками, вперемешку с зерном. За ними двинулись дружки и песельницы.

– Фетисушка скажет: «Спать хочу».

Агафьюшка молвит: «И я с тобой».

Фетисушка скажет: «Кровать тесна».

Агафьюшка молвит: «Будет с нас».

Фетисушка скажет: «Одеяло холодно».

Агафьюшка молвит: «Будет тепло».

Фетисушка скажет: «Зголовья низки».

Агафьюшка молвит: «Будут высоки».

У двери подклета выкупали брачную постель.

Боярыня Басманова первой вошла обозреть покой. Воевода Басманов взял княжну за руку, к сыну подводя:

– Сын наш! Божьим повелением и царским жалованием, и благословением нашим и матери твоей велено тебе сочетаться законным браком и принять девицу Варвару Сицкую; прими же её и держи, как человеколюбивый Бог устроил в законе веры нашей, и святые апостолы и отцы предаша».

Как только Федька с княжной ступили внутрь, провожатые у подклета зашумели безбожно, чуть не всовываясь в раскрытую покуда дверь, каждый стараясь дать совет поудалее. Марфуша добросовестно вымела перед молодыми полы всю их дорожку сюда, а теперь выгоняла голой метлой норовящих тут задержаться Грязного с поддружьями.

– Надо молодым дорожку показать! – Захар схватил куму, повалил на покрывало брачного ложа, тиская за пышные бока.

– Отстань, окаянный! Ой, ой! – кума отбивалась со смехом и аханьем.

– Что за кума, что под кумом не была?!

– Сами догадаемся как-нибудь, спасибо! – Федька стоял, разоблачаемый тысяцким и свахой постепенно от одежд свадебных. Невесту разоблачали тут же, но за занавесом белым.

– Давайте, давайте, выметайтесь! Тесно тута! Федя, руки подыми…

– Андрей, Иван! Гриша! Чёботов, родной! Услужите, други, посторожите нас как след! А уж после погуляете!

– Федь, серьги сымай… И кольцы давай… Я тут вот положу, под калину, в ковш.

Постепенно шум и сутолока переместились дальше за дверь, там продолжилось бурное до грубости веселье «провожания», а с молодых уже сняли и со всеми предосторожностями понесли убирать венчальные рубашки, поменяв их на другие, спальные. Княжне казалось, что она сейчас раздетая у всех на виду осталась, и в желании исчезнуть, сделаться невидимой для этих буйных голосов, грома, топота каблуков, выкриков, скаредных ужасных благостных напутствий, она обхватила себя руками. Сваха с нянюшкой успокаивали её, крестили и бормотали молитвы. Убрали занавеску. Им полили на руки, дали утереться. Оставили всё для умывания… Постель была уже проверена и раскрыта, дружка с тысяцким с охапкой его одежд задержались в дверях. Что тут говорилось напоследок, она не слышала совсем, потому что её муж скинул перед постелью сапоги, не дожидаясь ничьей помощи, сочтя, видимо, никчёмным соблюсти обычай487, а она и рада была этому, и озадачена… И теперь, в одной спальной рубахе оказавшийся, смотрел прямо на неё.

– Ну, Господь поможет. А вы – старайтесь!

Вышли тут и сваха с нянькой, унося невестино убранство, оставив им иконы и зажжёнными большие свечи. «Идёмте, дорогие родители, идёмте за молодых…», – там они возвращали за праздничный стол отца и мать молодого мужа.

– Захар! – крикнул он в закрываемую дверь. – Смотри, брат, чтоб никого тут не было, пока не позову!!! Слышишь?!

– Сделаю всё, Федя! Доверься!

– Ваську подале подержите!

– За что?! Братцы, Федь?! Стараюсь тута как могу, те в помощь! Нехорошо, не по закону жених речёт! Люди добрые!

– Сунешься не в раз – убью!!!

– Охохонюшки, «грозен Фёдор-то, грозен»! – хриплый смех Грязного удалялся во всеобщем бедламе, посвистах, пении и каблучном перестуке.

Княжна оторопело отняла ладони от ушей.

Стукнул и лязгнул навешиваемый свахой замок. Чуткое ухо Федькино уловило тонкий звон извлекаемого из ножен полотна Захаровой сабли. И хотя шум и смех свадьбы, остающейся гулять дальше, за тяжёлой закрытой дверью, за стенами, снаружи дома тоже, стал только гуще и шире, для них здесь настала тишина.

Они всё стояли в шаге от постели. Из маленького слухового окна проникал вместе с воздухом отголосок наружной жизни, и вокруг тут было свежо, почти холодно, и пахло сенником, деревом, калиновыми гроздьями с остро-преющей листвой, душистыми травами, от которых кружило голову, чистым льном развешанных всюду богато вышитых красным рушников… Сладкий медовый дух шёл от свечей, и от лампады перед образами. Он носом втянул поглубже – там, на лавке возле изголовья, призывно ожидала курочка и румяный пышный пирог, и мерцали всюду расставленные по лавкам ковши и чаши с питьём ягодным, вином и ключевой водицей, и между ними подмигивали глянцевые всякие древесные сладкие овощи, любимые его виноградинки, и что-то ещё в накрытых крышками пузатеньких горшках и кринках… Всё было так изобильно, ожидало, участливо наблюдая. Эти вещи умны, знают, что и зачем им делать в мире, и что с ними станется. И только он не знает, не имеет понятия, что делать ему сейчас. Мелькнуло вечеряние в тайной трапезной Кремля, снежный декабрь, Охлябинин, заставляющий его, растерянного до онемения, отведать вина, и амигдала в меду…

– Посмотри, Варвара Васильевна…

Она удивлённо последовала взглядом за его рукой, плавно, крылом лебединым, обводящей вкруг их брачного покоя, где обитают не живые и не мёртвые, а только те, что переходят через Калинов мост поодиночке, чтобы вместе вернуться в мир. Новобрачные.

– Посмотри, каков убор нам уготовлен… Каков шатёр дивный! Какова краса во всём… Отменны мастерицы ваши – рушники красы богатой, что царские… И новизной такой от них веет!

Обойдя подклет, он обнаружил закут за занавеской с наполненной водой отхожей кадью. Вернулся к кровати, приблизился к княжне, взял её за обе руки, пожимая их ласково, рассматривая пристально всё ещё неподвижное, замеревшее и бледное лицо её.

– Ты не замёрзла, душенька моя? Идём, сядем. Поесть бы надо! – он притянул её за руку сесть на постель рядом, оглядел ложе, стянул верхнее покрывало с собольей оторочкой и накинул ей на плечи. – Есть хочу! И пить.

Княжна наблюдала за ним по-прежнему молча, как ловко и быстро, умеючи, он разделил руками курятину, уложил в блюде на полотенце, набросал туда всякой вкусной всячины, на поднос, налил им два полных ковша, поставил всё прямо на кровать между ними. Вытер о край полотенца пальцы. С быстрой улыбкой протянул ей ковш.

– Испей, Варвара Васильевна! – отхлебнул из своего. – Знатный мёд! Узнаю матушкину бражку… Нет-нет, всё выпить надо, до дна!

– Я… Фёдор Алексеич, не