похвале, мучеников радование, ихже проповедь, Троица Единосущная! – провозгласил протоиерей. На руках матери запищал младенец, и она отошла к оконцу, укачивая его. Детишки постарше, утомившись громким пением и возбудясь зрелищем, принялись перебегать вкруг своих родных, мамки ловили их за ручонки, возвращая к послушанию.

– Сейчас поведут! – шепнул Охлябинин Колодке. Здесь же, в окружении близких, обретался Петька, один среди взрослых, слегка завидуя братьям-Сицким, имевшим возможность перекинуться словом в толпе своих. Они переглядывались. Как раз Иван Сицкий говорил другу Фёдору на ухо: «А если, скажем, зачешется где, или по нужде приспичит, а стоять же надо, не шелохнуться, целый век! И свечи держать!» – «И не говори! Мне так нипочём не выстоять… В деревяшку обратившись, разве!». Нестрогий подзатыльник Никиты Романыча прервал их обсуждение. Верно, очень бы он изумился, узнав, что призвал сейчас к приличию во храме будущего митрополита всея Руси485.

Феофан с крестом и кадилом приблизился, свешники вышли и выстроились, изготовились, а Мефодий проговаривал молодым, напоминая, с какими думами должны прошествовать трижды, ведомые им, в обход аналоя, вкруг Евангелия. То, что начинается здесь для них хождением об руку, знаменует пусть всё их супружество, которое есть общий крест, возложенный на них сегодня. И так же, тяготы друг друга неся без ропота, были бы они благодати и радости этого дня исполнены во все дни свои…

Воспели «Исайя, ликуй».

Круги эти, что медленными шагами проходили они, точно дети, ведомые за руки, почему-то более всего хотелось помнились после. Может быть, из-за тех хороших слов, которые среди выспренних прославлений Всевышнего и всех святых, повелений Писания, не всегда различимых, порой почти угрожающих предупреждений о любом отступничестве (бесспорно, справедливых!), оказались обращены прямо в сердце. Так всегда бывает – обилие происходящего не оседает в памяти поминутно, а меркнет, неразличимо высится в прошлом, но сердце живыми хранит отдельные его самородки и самоцветы… Вот и пройдены они, бесконечные, и последние мгновения пребывают венцы на их головах.

– «Возвеличися, женише, якоже Авраам, и благословися якоже Исаак, и умножися якоже Иаков, ходяй в мире и делаяй в правде заповеди Божия… И ты, невесто, возвеличися якоже Сарра, и возвеселися якоже Ревекка, и умножися якоже Рахиль, веселящися о своем муже…»

– Аминь! Аминь! – воскликнул детский голосок.

В присутствующих свидетелях венчания возникло умиление, расслабление и оживление, краткое время для отделения наивысшего торжества от дальнейшего, завершительного, чествования новобрачных.

– Об чём это? Сколь раз слушаю, а не разумею толком. «Рахиль»… Авраама с Саррой знаю, вроде… Что детей у них сто лет не было, зато опосля приплоду не счесть привалило. Про Иордан часто слышу, и славу Израилеву… Что нам до иорданов тока? Где он, бог весть… А где мы.

– Да ты Писание не читал, никак? Стыдно, Иван Петрович! – отвечал Колодка, смехом, конечно, и тоже полушёпотом.

– Слыхать слыхал, а читать… – поп читает, мне на что. «Отче наш» знаю, и будет!

– Однако солидно, и лепо…

– Лепо! Хорошо стоят рядком… Глаз не отвесть! Точно ангелы… Так, Иван Дмитрич, дело к отпусту486 идёт – пора дружку к сватам слать! Я мигом!

Охлябинин обернулся к Захару, махнул, чтоб мчали до Сицких и Басмановых, сказать, мол, дети обвенчались по здорову.

– «Кто найдёт добродетельную жену, цена её выше жемчугов; уверено в ней сердце мужа, и он не останется без прибытка… Миловидность обманчива и красота суетна; но жена, боящаяся Бога, достойна хвалы… Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена. Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе, дабы не искушал вас сатана невоздержанием вашим… И мужу надлежит любити свою жену яко телеса свои; любящий жену – себя сбережёт. А ненавидящий плоти своей – погибели взыщет… Муж от жены, а жена от мужа да не соблудит! Так и вы, чада, не сотворите блуда, а проживите достойно и праведно, но прежде всего – сохраните чистоту в сердце своём и страх Божий… Проживите в чести и благодати, малою церковью своей семейной служа благу, чтобы, по истечении жизни вашей, угодивши так Богу, переселитеся на Небеса!»

Засим сняты были венцы и отнесены обратно в ризницу. Молодых свели с венчального рушника и поворотили к народу, на всеобщее любование. Мужа и жену.

– Что Бог сочетал, того человек да не разлучает! Многие лета!

И грянули «Многие лета»…

Пробудившийся младенец запищал снова, но плач этот негромкий звучал радостным благословением, согласием главному гимну новобрачным от невинной души.

Хор умолк. Они посмотрели друг другу в глаза прямо, хоть и коротко. Он улыбнулся княжне с глубоким вздохом, и она едва заметно, но явно, и вопросительно и смущённо, улыбнулась в ответ. И опустила лицо. Им дали знак затушить свечи… Подослали девочку, из невестиной родни, и ей отдали обе свечи.

И проводили их к царским вратам, и там троекратно целовали они образа, и крест, и вручили им родовые их иконы, ему – Спас, ей – Богородицу ту самую, ненаглядную… Посажённые родители образа забрали, отошли. И здесь, замыкая свершение обряда, разрешён был им семейный поцелуй. Княжна приподняла голову, приняла его, едва дыша и глаз не открывая. Только сейчас они поняли, что венчальный звон гласит во всю силу, каким-то почти скорбным весельем ширится полнее и ярче. Затопляет весь храм…

– Всех поздравляю с новобрачными! – перекрывая этот благовест, отец Мефодий обращался к пастве, разведя руки как для широкого объятия. – Благодать родителям за такую красивую молодую пару! Подойдите ж, родные, и поздравьте их!

Их обступили, по старшинству подходя и произнося то, что полагается по случаю свадьбы, обнимали, троекратно прилегая щеками, платками, целовали, княжну – прикасаясь вежливо, а то и вовсе без касания, Федьку – крепко, с хлопками по спине, чмоканьем нарочитым… И так каждого они выслушивали с благодарностию и поклонами.

– Отче Мефодий, милости просим к нам на застолье!

– С радостью, с радостью, Иван Дмитриевич, Иван Петрович, Анна Даниловна… Настасья Фёдоровна! Никита Романыч! Елена Михаллна… Отче Феофан, а покуда молодых выведем.

Обитатели паперти всё поближе подбирались с причитаниями и стонотным умильным нытьём, дотронуться до одежд новобрачных и выпросить от них поболе. Их одаривали, однако, оттесняли беспрекословно. Но без пинков и брани – свадьба, всё же…

В притворе они опять побыли на виду, там им поднесли две полные золотые чарки сладкого вина. На пороге мира. Княжна никогда не пила столько зараз… От всего, от свадебного звона колоколов прям над головами, она утратила всякое ощущение, и, подсказке свашенек следуя, обняла руку мужа своего, да и не могла бы шагу ступить без этой опоры,