о таких, как он, святым Иоанном Златоустом: «Им возлагают на главу венцы, ибо они не побеждены, и следуют к брачному ложу, не будучи побеждены плотью. Ежели же некто, будучи рабом похоти, предаётся блуду, то как он также может получить венец на главу, будучи недостойным?». Поди, Грязной не морочился таким, под венцом стоя, и ничего, живут. Так и я не стану… Если и Ты, Царь мой, счёл меня венца достойным!». Он перевёл взгляд на невесту. И поразился – с таким просветлённым, и затаённым, и воспарившим от всего иного, кроме происходящего священного действа, ликом неподвижно стоит она, мягко осиянная теплом своей свечи. Неузнаваемая в восхищении. Как бы на пороге самого Царствия небесного, в которое всматривается распахнутыми светлыми очами. Удивлёнными, робко обрадованными, полными надежды. Вот так бы надо, так… Он перевёл дыхание осторожно, вдумывался и вслушивался в себя – и дивное богослужение в их честь. Только для них. Такого уж больше не будет никогда во всю их жизнь! Единожды, по смерти, ежели повезёт христиански отойти, будут так же служить по ним, просить и молить за них, но – уже по каждому в отдельности… Блаженны те супруги, что в любви умудрились прожить, как желали им, и преставились тоже в одночасье разом. Тогда заново обвенчают их надгробным рыданием и молением о благе их. Но не о телах в долголетии – о душах в вечности. Не к месту думается такое, не ко времени, не нужно бы. Надо о том, что сейчас случится, и что видишь, слышишь, вбирать можешь всем собой! Не во гробе, безучастный, немой, глухой к тризне живых по себе… А теперь – даже если судьба приведёт одному уйти раньше другого, а тому – снова венец принимать, уж не то будет… Первое – оно всегда первое и есть. Слово «Первое» гулом бухнуло в нём видением Иоанна, переполнив собой. И вот так же ведь государь стоял! В те же лета, на семнадцатом году, во храме со своей отроковицей ненаглядной Анастасией. И трепетало его сердце в предвкушении скорого начала их супружества, и невеста сияла радостно, ведь душою они уже успели согласием объединиться, и теперь венцы брачные благословляют их перед миром и Небом стать плотью единой… А ведь Иоанн, как говаривали близкие ко двору, прыток был не по летам… И до свадьбы хранил себя едва ли, предаваясь проказам, чуть ли не бесовским забавам, и уж верно, всего испробовал по неукротимой горячности своего естества… Федька явственно осознал это, всем нутром понял, точно прозрел, увидав Иоанна юным, пытливым, неистовым только-только обретаемой силой, долгожданной волей уйти из прежних несчастий, сопутствующих его горькому детству. И даже не венчанием на царство, а вот этим венчанием, окончательно утверждающим его возмужание, освобождал он себя от одиночества и прежних грехов. И обретал сокровище истинное…

Мерными шагами из ризницы шёл к нему священник, держа над головой высоко, чтобы всем было видно, золотой зубчатый венец. Федька смотрел неотрывно на его блеск, всё в нём внезапно переменилось и преисполнилось священностью минуты этой, и ликованием обретения в себе Иоанна, близкого и понятного, как никогда. Иоанн – тот, юный, берущий нежную жену, и теперешний, жестоко умудрённый, несущий в сердце нетленный образ её – вот он, перед ним прямо, в нём самом, дышит его дыханьем и осязает всем телом его… Может, это и есть благодать? Снизошла, желанная и чистая, и озарила, и забылась маета сердца, тягота ума, остальной мир канул, пропал куда-то, а было только Таинство, где он не один, с нею, с живой и настоящей, вместе они, не так, как прежде – отчуждены и как бы заперты в себе. Вместе… «Возвысь их, как кедры ливанские!» – как кедры ливанские, вот ведь… Они, как и прежде, не переглядывались и не отвлекались никак друг на друга, но перемена случилась великая. Так живое от мёртвого отличается… Как добрая волна тепла от печи отличает жилой дом от пустого и простылого, безлюдного. «Яви же это первое чудо, чтобы ты, душа, изменилась», воистину! Ошеломлённый нахлынувшим, он повторял мысленно за священником «Тайна сия великая есть!».

– Венчается раб Божий Фёдор рабе Божией Варваре! Во имя Отца, и Сына, и Святаго духа! Аминь.

Не шелом, не венок цветочный, иное ощущалось на голове. Он недвижимо наблюдал за тем, как священник приближается теперь к его невесте. И верил и видел – то же и она испытывает, и тем же восхищением Таинства дышит, и, кажется, куда сильнее его.

– Венчается раба Божия Варвара рабу Божию Фёдору! Во имя Отца, и Сына, и Святаго духа! Аминь.

Возложен был венец со всей торжественной бережностью на голову княжны, священник сам устроил его удобно поверх её кички и покрывала.

Засим отец Мефодий вложил правую руку княжны в правую руку Федькину: – Приими её из дома Божиего! Отец благословляет, Сын венчает, Дух Святый освящает.

«Свою правой берут, а чужую – левой». Свою… Не сдержавшись, он посмотрел на неё, и трепет ресниц уловил, и робость покорную, но не пугливую, маленькой ручки, и тихонько пожал её, мягко, но ощутимо, смело. Почуял доверительное согласие, и как быстро теплеет, словно оттаивает, её рука. Красота княжны показалась ему неземною, бестелесной, прозрачной, заоблачной… Вот нас двое. И вот мы вместе. Едины. Одно. Странно-то как!

– Восприими венцы их во царствие Твое!

Внимали они псалму и хору, и слов не различали, объятые звучанием в себе.

«Господи, Боже наш! Славою и честью венчай их!»

Выплыла чаша общения причастного. Небольшая, прозрачного стекла, на две трети полная красного вина. Но Федьке она огромной показалась, такою, что только за две рукояти держать можно, и тяжёлой. Медленное несение её меж золота убранства храма, из ризницы к ним, делало чашу неподъёмной, и густой голос протоиерея, возвещающий: «Преждеосвящённая Святая святым!»

– Чашу Спасения восприиму!

Давненько его не поили из рук… И чаш не подносили. Всё больше сам…

Поил священник после него невесту, придержав её венец, умело поднеся край чаши к её губами и точно так наклоняя, чтобы было три маленьких глотка, и не пролить ничего.

– Чашу Спасения восприиму!

В третий раз ему пришлось допивать всё оставшееся. И теперь Киприан придержал его венец. А сам он коснулся чаши, принимая. Вот далее полагалось по чину «как бы невзначай» уронить, и наступить, чтобы разбилась. Чаша красиво упала, с лёгким стуком прокатилась с венчального рушника по полу. Вздохнув, примерившись, он точно опустил каблук сапога, и хрупкое стекло треснуло. Прощание с прежним свершилось.

Довольный гомон, шум радости людской заслонил звон осколков, сметаемых служкой с ковра.

– Слава Тебе, Христе Боже, апостолов