картошки, забился в воде и исчез. Воцарился первобытный ужас: люди сбивались поплотнее в своих группах; некоторые решили бить по воде, некоторые, наоборот, замерли, пытаясь притвориться неодушевленными обломками корабля. Одному моряку акула откусила ноги, и его неуравновешенное тело, поддерживаемое спасательным жилетом, перевернулось головой вниз. Один из выживших вспоминает, что насчитал двадцать пять атак со смертельным исходом; по подсчетам корабельного врача, бывшего в более крупной группе, их было восемьдесят восемь.

Спасение не приходило. Они провели понедельник и ночь понедельника, затем вторник и ночь вторника без питьевой воды, погружаясь все глубже в море по мере того, как пропитывался водой капок в спасательных жилетах. Обезумевшие от жажды начинали пить морскую воду. «У тех, кто ее пил, наступала маниакальная стадия, и они неистово бились, – свидетельствует врач, – пока не впадали в кому и не тонули»[2815]. Оставшихся в живых ослепляло солнце; спасательные жилеты раздирали покрытую язвами кожу; у них начинался жар; у них возникали галлюцинации.

Среда и ночь среды. Акулы плавали вокруг людей и время от времени атаковали, пытаясь поживиться мясом. Несколько человек, охваченных коллективной галлюцинацией, отправились вслед за пловцом, которому показалось, что он видит остров; другая группа преследовала призрак корабля; еще одну манили в глубь океана фонтаны пресной воды, обещавшие утолить их жажду. Все они погибли. Вспыхивали ссоры, и матросы полосовали друг друга ножами. Пропитанные водой жилеты и набухшие узлы утягивали их под воду. «Мы стали массой бредящих, вопящих людей»[2816], – мрачно говорит врач.

Утром в четверг 2 августа выживших заметил самолет ВМФ. Из-за небрежности службы на Лейте «Индианаполис» еще не был объявлен пропавшим. Началась крупномасштабная спасательная операция, по району бедствия сновали корабли, гидросамолеты PBY и PBM сбрасывали пищу, воду и спасательное оборудование. Спасатели нашли 318 человек, голых и истощенных. Как вспоминает один из них, пресная вода, которую они стали пить, была «такой сладкой, [что это была] самая сладкая вещь в моей жизни»[2817]. За 84 часа этих мучений погибло более 500 человек; их тела достались в пищу акулам или пропали в морских глубинах.

Благополучно уйдя из опасного района, как вспоминает командир подводной лодки Хасимото, «наконец, 30-го числа мы отметили улов предыдущего дня своим любимым рисом с бобами, вареным угрем и солониной (все эти продукты были консервированными)»[2818].

В тот же день, когда на И-58 пировали консервами, Карл Спаатс сообщил в Вашингтон по телетайпу:

по сообщению военнопленного, хиросима – единственный из четырех намеченных городов… в котором нет лагеря союзных военнопленных.

На пересмотр целей уже не было времени, как бы там ни обстояло дело с военнопленными. На следующий день по телетайпу пришел ответ из Вашингтона:

намеченные цели… остаются без изменений. однако, если вы считаете свою информацию достоверной, хиросиме следует присвоить наивысший среди них приоритет[2819].

Жребий был брошен.

Как только испытания «Тринити» доказали, что атомная бомба работает, люди нашли поводы ее использовать. Самый убедительный из этих поводов изложил в 1947 году Стимсон в своей апологии в журнале Harper’s:

Моей главной целью было обеспечить победоносное завершение войны ценой как можно меньших потерь солдат тех армий, которые я помогал создавать. С учетом тех вариантов, которые, если смотреть на дело беспристрастно, у нас имелись, я считаю, что никто, оказавшийся в нашем положении и имеющий наши обязанности, не смог бы, попади ему в руки оружие, дающее такие возможности для достижения этих целей, не смог бы отказаться от его применения и спокойно смотреть после этого в глаза своим соотечественникам[2820].

Членам Научной коллегии Временного комитета – Лоуренсу, Комптону, Ферми, Оппенгеймеру – поручили предложить демонстрацию достаточно убедительную, чтобы обеспечить окончание войны. Встретившись в Лос-Аламосе в выходные 16–17 июня, они спорили до глубокой ночи и вынесли отрицательный вердикт. Даже изобретательности Ферми было недостаточно, чтобы разработать демонстрацию настолько впечатляющую, чтобы она могла положить конец долгому и жестокому конфликту. Признавая «нашу обязанность перед страной по использованию оружия для спасения жизней американцев в войне с Японией», они сперва рассмотрели мнения коллег-ученых, а затем изложили свое собственное:

Те, кто призывает к чисто технической демонстрации, хотели бы поставить применение атомного оружия вне закона и опасаются, что применение такого оружия сейчас повредит нашей позиции на будущих переговорах. Другие подчеркивают возможность спасения американских жизней путем немедленного военного применения и полагают, что такое применение приведет к улучшению будущего международного положения, поскольку в нем будет уделяться больше внимания предотвращению войны, нежели уничтожению этого конкретного оружия. Мы, со своей стороны, склоняемся к взглядам последних; мы не можем предложить технической демонстрации, которая с большой вероятностью могла бы обеспечить окончание войны; мы не видим приемлемой альтернативы прямому военному применению[2821].

Бомба должна была доказать японцам, что Потсдамская декларация – не пустые слова. Она должны была потрясти их настолько, чтобы они капитулировали. Она должна была послужить предупреждением для русских и, говоря словами Стимсона, «остро необходимым уравнителем»[2822]. Она должна была показать миру, что́ его ждет: в 1944 году Лео Сцилард рассматривал было такую аргументацию, но в 1945-м заключил, что, исходя из соображений морали, бомбу нельзя использовать, а исходя из соображений политических – ее следует держать в секрете. В начале 1945 года Теллер вновь вызвал эти доводы к жизни в несколько измененном виде, отвечая на петицию против применения бомбы, которую Сцилард распространял тогда среди ученых Манхэттенского проекта:

Прежде всего позвольте мне сказать, что я не надеюсь очистить свою совесть. То, над чем мы работаем, настолько ужасно, что никакие заверения и политические игры не смогут спасти наши души…

Но Ваши возражения меня не вполне убеждают. Мне не кажется, что объявление какого-либо оружия вне закона вообще возможно. Если у нас есть хоть малейший шанс на выживание, он состоит в возможности уничтожения войн. Чем более решающим будет оружие, тем больше уверенность, что оно будет использовано в реальных конфликтах, и никакие соглашения этого не изменят.

Наша единственная надежда – в сообщении людям о том, чего мы достигли. Возможно, это убедит всех, что следующая война будет гибельной для всех. С этой точки зрения реальное боевое применение может быть самым лучшим средством[2823].

Кроме того, бомба должна была оправдать собственную стоимость, дать конгрессу подтверждение, что 2 миллиарда долларов были потрачены не впустую, и не позволить Гровсу и Стимонсу попасть в Ливенвортскую тюрьму.

«Возможность предотвращения гигантской затяжной бойни, – резюмирует в своей