— Мы в бассейн! — объявила Юля. — Кто с нами?

— Я уже была, — сообщила Марина, и Элеонора Яковлевнавыразительно фыркнула.

Оленька отпихнула бутерброд и поежилась.

— Как вы можете там… купаться? Там так неуютно и холодно!Такое… ужасное пространство! И теперь, когда… здесь кто-то утонул! Я ни за чтоне пойду!

Сережа выбрался из-за стола.

— Напрасно. Плавание отлично действует на позвоночник!

— Мне оно действует на нервы, — отрезала Оленька.

— Федор Федорович, так вы поиграете с Оленькой? Она такхотела!

— Мама!

— Хотела, хотела, не отказывайся, пожалуйста! Я знаю твоюделикатность!

— Я в любое время… так сказать, готов, — пробормотал ТучковЧетвертый испуганно, — когда хотите. Вот, после обеда.

— Отлично! Оленька, ты слышала, после обеда! Во сколько,Федор Федорович?

— Скажем в четыре. Подходит?

Марина поднялась. Как-то так получилось сегодня утром, чтоона не могла, ну никак не могла слышать, как Федор Тучков назначает Оленькепочти что свидание. Вчера вечером ей было наплевать, хоть бы он назначилсвидание всей женской половине санатория.

— Спасибо за компанию. До свидания. Увидимся за обедом.

Тучков Четвертый неуклюже поднялся и снял с коленейкрахмальную салфетку.

— Я с тобой, — сказал он Марине, и она чуть не упала вобморок, прямо возле разгромленного общепитовского стола. — Извините нас.Генрих Янович, у нас с вами в одиннадцать партия в бильярд.

— Я отлично помню, Федор Федорович!

— Я тоже приду, — пообещала Вероника.

— И я, — вызвался Геннадий Иванович.

Марина уже шла вдоль длинного ряда столов. Уносила ноги,только чтоб не видеть лиц матери и дочери.

Что он себе позволяет, этот Тучков Четвертый, несостоявшийсягенерал от инфантерии?! В какое положение он ее ставит?! Что сказала бы мама,если бы узнала, что почти незнакомый мужчина заявил во всеуслышание: «Я стобой»?

Он догнал ее в коридоре, застланном малиновой ковровойдорожкой с вытертым зеленым краем.

— Ты что?

— По-моему, мы были на «вы».

— Как угодно, можем на «вы». Почему вы смылись?

— Что?!

— Все, — сказал он сердито, — проехали.

Она шла впереди. Волосы, подвернутые концами внутрь,независимо и очень трогательно вздрагивали на белой шее.

Он не удержался, конечно. Он сунул руку ей под волосы. Междупальцами как будто потекла медовая, рыжая, теплая вода.

Она дернулась, подпрыгнула, обернулась и задела его грудью.

Как плохо, подумал он быстро. Совсем плохо. С этим надочто-то делать. А как это делать, если после поцелуя в «общественном месте» онатаращилась на него, как девчонка, подсматривающая из кустов за старшим братом иего приятелями, и глаза у нее были дикими!

— Отпустите меня!

Он оглянулся — никого не было в длинном малиновом коридоре,— сунул нос ей в шею и подышал немного, и потерся щекой, и услышал ее запах, игубами потрогал мочку с крохотной жемчужной сережкой.

Она перестала дышать и постепенно стала розовой. Розовыйцвет поднялся из-за выреза майки, затопил щеки, лоб и уши. На виске колотиласьжилка.

Тут он наконец догадался — соблазнитель, твою мать, козелМефодий!

— Что? — Он посмотрел ей в лицо. Лицо было совершеннонесчастным и растерянным. — У тебя… ты что… раньше…

Он даже не знал, как это спрашивается, черт возьми, и ужточно не посреди санаторного коридора об этом спрашивать!

Он не знал, но она поняла.

— Ну да, — согласилась она горестно, как будто он уличил еев мелком воровстве. — Никого и никогда. И в школе тоже никогда. И в детскомсаду. А мне тридцать пять… уже давно было, весной.

— А мне сорок два, — признался он ей в ухо, и по спинедернуло холодом. — Зимой. И всегда все было — и в школе, и в институте. А вдетский сад я не ходил.

В отдалении хлопнула какая-то дверь, их шатнуло в разныестороны, и они опять пошли по коридору — отдельно друг от друга, как будтоничего важного не было сказано.

На улице он сунул ей мятую пачку, и она вытащила сигарету иробко на него посмотрела.

Федор Тучков смутился, что случалось с ним примерно раз впятнадцать лет.

— Ты, наверное, это не куришь…

— Мне все равно. В институте студенты чем только не угощают!Ты не представляешь… ете… какое дерьмо… то есть какие плохие сигареты курятстуденты!

— Не представляю, — согласился Федор Тучков. Тут он вдругувидел, — своими глазами, разумеется! — как она курит со студентами наинститутской лестнице, и улыбнулся.

— Садись, — он подтолкнул ее к лавочке. — Поговорим.

— О чем… поговорим?

Федор Тучков затянулся чрезвычайно глубокомысленно.

— О твоем трупе, конечно! То есть о том трупе, который тынашла.

Почему-то Марина была уверена, что говорить он хочет совсемо другом, и ей пришлось несколько секунд собираться с мыслями.

Да-да, убийство! Ее собственное «приключение», которого онаждала всю жизнь!..

— Да, Вадик что-то знает! Как ты думаешь, он следил за нами?

Федор Тучков знал совершенно точно, что Вадик за ними неследил. За ними никто не следил. Он профессионал и отлично разбирался в такихвещах.

— Не знаю, что имел в виду Вадик. Странно другое.

— Что?

— Вчера Вероника разговаривала с кем-то в кустах у забора.Сегодня утром появился неизвестный сын Паша.

— Может быть, он ее сообщник. Или она видела, что он убил…того.

— Может быть, у них было свидание.

— Какое еще свидание! — возмутилась Марина. — Вероника никакне могла встречаться в кустах с такой гориллой! Она совсем из другой среды, этоже очевидно!

— Мне не очевидно.

— А мне очевидно.

— Почему она ни разу ни о чем не спросила ни ВалентинуВасильну, ни Пашу?