Как он сказал? «Пятничный „я“ сильно отличаюсь отпонедельничного? Ты читала Станислава Лема?»

«Кажется, да. Кажется, читала. Только какое отношениевеликий поляк имеет к тому, что я целовалась с тобой в бассейне и теперь незнаю, что мне делать. Как мне жить после того, как ты поцеловал меня вбассейне?!»

Тут еще обнаружилось, что бок о бок с Тучковым Четвертымсидит Оленька, а рядом с Оленькой на столе горит свеча — очень романтично,особенно для утренней столовой. И вместо шали, в которую она все время куталась— жара не жара, солнце не солнце, — на ней легкомысленный топик, и кудриподняты и заколоты вверх кокетливо, а под столом еще есть юбка, котораяраспадается на две части по причине разреза, и оттуда выглядывает молочно-белаяножка.

Господи, какой ужас! Какая стыдоба! Мама больше ни за что вжизни не села бы с этими матерью и дочерью за один стол — неприлично так«завлекать» мужчину.

А подле Валентины Васильны по фамилии Зуб и с золотыми жезубами во рту помешался давешний молодой человек, который со зверским лицоммолотил воду руками в бассейне. Лицо его было по-прежнему зверским. Он поедалсырники, смотрел исподлобья и был похож на классического киллера из кино —тяжелая, почти голая башка, пустые, как у ящерицы, глаза, плечищи, ручищи,ножищи и больше ничего.

— Мариночка! — радостно закричала Валентина Васильна. —Знакомься, это мой сынок приехал! Павлик! Павлик, поздоровайся с Мариночкой!

— Здрасте, — после некоторой паузы буркнул Павлик, — я васвидел. Вы в бассейне целовались. Вот… с ним.

И локтем ткнул в сторону Федора Тучкова, а сам углубился всвои сырники, а вокруг произошло молниеносное движение и нечто вроде локальнойэнергетической вспышки. Марина густо и страшно покраснела, Вероника ехиднозаулыбалась, дед Генрих Янович посмотрел на нее строго, Геннадий Иванович лицомвыразил сочувствие и понимание, бабуся Логвинова была глуховата, Юля с Сережейперестали есть тертую свеклу и уставились на Марину, Галя перестала почесыватьколенку Вадима и разинула рот, а Валентина Васильна ткнула сына в бок, на чтотот не обратил никакого внимания. Оленька переглянулась с мамашей. Марине этипереглядывания не сулили ничего хорошего.

Ну совсем ничего хорошего!

— Марина, вам кофе или чай? — Это дед-профессор решилразрядить обстановку.

— Чаю, если можно.

Чай был в огромном самоваре, водруженном в центр стола, акофе в алюминиевом чайнике. Чайник стоял возле Федора Федоровича ТучковаЧетвертого.

— А мне кофе, — тихо попросила Оленька, свеча возле неедрогнула, почти невидимое в утреннем свете пламя заколыхалось. — Один глоток.

Федор услужливо подхватил чайник.

— В кофе нет калорий, — объявила Вероника, — можете питьсколько влезет, Ольга Павловна!

— Зовите меня просто… Оля.

— Просто Оля я вас звать не могу. У нас с вами слишкомбольшая разница в возрасте.

— Вероника!

— Дед, ну что ты все деликатничаешь, ей-богу! Мы тут всесвои. Верно, Ольга Павловна?

— Вы бы кушали свою кашу, Вероника, — вступила ЭлеонораЯковлевна неприятным голосом и раздула ноздри в сторону Марины. — Мы с дочерьюсами разберемся!

Однако унять Веронику было трудно. Марина подозревала, чтовряд ли вообще возможно.

— Федор, вы не знаете, где здесь лошади?

— Э-э, какие именно лошади, Вероника?

Сын Павлик отчетливо хмыкнул и придвинул к себе тарелку, ноглаз так и не поднял. Но раз хмыкал, значит, эмоции его обуревали, а Маринаподумала было, что он совсем деревянный, с ног до головы.

— Господи, какие! Скаковые, конечно! Мы с дедом покаталисьбы! А вы умеете верхом, Марина?

— Нет.

— Напрасно. А вы, Федор?

— Признаться, я тоже не умею.

— Научитесь! Это просто. А потом вот… Марину научите. ОльгуПавловну в теннис, а Марину — верхом. Ну как?

— Вероника! — прикрикнул дед.

— А что? Это так шикарно — ездить верхом. Гораздо шикарнее,чем теннис. Верно, дед?

— Не знаю. Я по шику эти занятия не оценивал. Нет-с, неоценивал!

— Оленька, ну скушай булочку! Смотри, какая булочкаславненькая, с изюмом! — Очевидно, переварив сообщение о том, что Марина«целовалась в бассейне вот с этим», Элеонора Яковлевна решила следовать прежнимкурсом.

— Мама, отстань, я не хочу! Я вот… кофе, и мне достаточно.

Вероника достала пачку сигарет и положила ее на стол, прямопод носом у своего деда, который «гонял» ее за курево.

— Вам нужно бросить курить, — решительно объявила Юля. —Очень вредная привычка. Кстати, вам тоже, Марина.

— Вот, например, я бросил, — поделился Геннадий Иванович, —а раньше много курил, очень много. Теперь забочусь о себе, знаете ли. Годы-тоуходят!

— Какие ваши годы! — воскликнула Элеонора Яковлевна. — Выеще совсем молоды!

Марина молча ела. Чай оказался крепким, горячим, в сырникахмного изюма, а омлет толстый и золотистый, тоже горячий. Ей было вкусно, и онапочти не думала о том, как «опозорилась», целуясь с Федором Тучковым вбассейне.

— Ты собираешься здесь курить? — язвительно поинтересовалсяГенрих Янович у Вероники. — Терпежу нет-с?

— Дед, да ладно тебе!

— А вы умеете верхом, Сережа? — Это Оленька спросила,проглотив крошечный глоточек кофе.

— Ни разу не пробовал! — ответил Сережа так радостно, какбудто объявлял, что стал в прошлом году чемпионом по выездке. — Знаете анекдот?У человека спрашивают, умеет ли он играть на рояле, а он отвечает…

— Сереженька, этому анекдоту лет пятьдесят, — перебила егоВероника, — а может, шестьдесят, точно установить не удалось. Так что лучшемолчите.

Юля, кажется, слегка рассердилась, а сын Павлик опятьхмыкнул — наверное, эмоции одолели.

— Лошади — чудесные животные, — сказал Генрих Янович. —Чайку, Валентина Васильна? Ну, как угодно. Я после войны попал на Кубань, наконный завод. Кстати, с лошадьми лучше всех управлялись цыгане. Да-да-с!Конокрады, а равных им нет, и лошади их любят. Там я верховой езде и учился. Ив седле, и без седла.

— Дед, ты нам еще расскажи, как штурмовал Зимний!

— Какой такой Зимний?! — всполохнулась переставшая жеватьбабуся Логвинова. — Как же Зимний, он тогда ишшо молодой был, когда явоштурмовали!