Казалось, у нее было все, чем прекрасна женщина: тело,которое могло совратить святого, большие искрометные черные глаза, волосы,которые то и дело окутывали стан черным, как ночь, покрывалом… Голые руки, долоктей покрытые браслетами, манили, сулили ласку, яркие губы были призывноприоткрыты. И все-таки Василий стоял неподвижно, то и дело сжимая и разжимаяпальцы, — и эти нервные судороги да быстрые движения глаз, ловивших каждыйповорот пленительного тела, единственные нарушали его оцепенение. Но когда танцовщица,утратив терпение, с хриплым стоном, стремительным не то кошачьим, не то змеинымдвижением вдруг метнулась к Василию и обвила его руками, в тот же МИГ Василийвысвободился и перевел дыхание, потому что он едва не задохнулся от запаховкокосового масла, которым были смазаны ее волосы, и розовых притираний, обильноумастивших тело.

Она была так поражена случившимся, что застыла сразведенными в стороны руками и приоткрытым для поцелуя ртом. Но чтобыокончательно разъяснить свое нежелание в них ввязываться, Василий прошел межсвечей в угол, где все еще валялся кувшин, а рядом, кучкой, — черное покрывало,не без брезгливости поднял обе вещи и с несколько церемонным полупоклоном,призванным сгладить неловкость момента, вручил баядерке. Он бы с удовольствиемодарил ее деньгами, несколько монет лежали у него в кармане куртки, однако емупоказалось неловко сейчас перетряхивать одежду в поисках этой мелочи. Чтоестественно было бы в общении с парижской гризеткой, выглядело унизительнымрядом с этой исключительной любодейной красотой, принесшей иноземцу свойистинный жертвенный дар… не только отвергнутый, но и снисходительно оплаченный.

Девушка, конечно, поняла, что ее роль так и останетсясыгранной не до конца. Не взглянув более на Василия, она скатилась с ложа,выхватила кувшин и свое покрывало, взмахнула им — и вслед за этим яростнымдвижением, мгновенно погасившим свечи, в опочивальне воцарилась глухая тьма,едва-едва рассеянная зыбким светом дальних звезд. И Василий понял, что он сноваостался один.

«А вот как, интересно знать, она все-таки зажгла эти свечи?Что-то я не припомню, чтобы она чиркала спичками или вышибала огонь кремнем!» —подумал Василий и на какое-то время как мог крепко уцепился за эту мысль.Наконец догадки, среди которых была одна о том, что девушка выдыхала огонь, какфакир-жонглер, исчерпали себя за глупостью. Ежели б ночная гостья умелавыдыхать огонь, она, уж конечно, — можно в этом не сомневаться! — испепелила быпрезренного чужестранца, пренебрегшего ее красотой.

Василий покачал головой. Да… такого с ним не бывалоотродясь. Никогда еще он так не обижал женщину, никогда! Случалось, конечно,что какая-нибудь красотка, раздевшись, оказывалась лишь бледным и нежеланнымподобием себя одетой и напомаженной. Однако Василий не отступал и, призвав напомощь свои богатые воспоминания, представлял себя на стоге сена с Лизонькой,или посреди цветущего луга с Лелькой и Олькой, или с Аннусей на грядке, гдежалобно хрустела какая-то невидимая в темноте зелень… Он мог также вспомнитьнесчетное число козеток, кушеток, канапе, диванов, оттоманок, обеденных,ломберных и письменных столов, кресел, пуфиков, обычных стульев, лестничныхступеней, перил — и скучных постелей, где он охотно и пылко предавался любви сграфинями, княжнами и княгинями, баронессами, мещаночками, купчихами, а такжегорничными, кухарочками, прачками, бело— и златошвейками, гулящими девицами…была даже одна монахиня, которой Василий успешно доказал, что зачатие не можетбыть непорочным!

Да, его память и воображение всегда служили ему верно,однако сегодня они почему-то сыграли со своим хозяином скверную шутку. Конечно,не только резкие, назойливые запахи притираний отбили у него всякую плотскуюохоту. Помнится, была одна такая парижаночка Эжени, которая перед приходомсвоего русского любовника просто-таки принимала ванну из духов, — и ничего,Василию это не внушало отвращения, скорее наоборот. Нет, не только запахохладил его! Женщина этой ночи не должна была…

Он сокрушенно покачал головой.

Она все сделала не так! Она вся была не такая! Ее губы недолжны были жадно впиваться — они должны были слегка приоткрыться перед егонастойчивостью и чуть-чуть, нежно прильнуть к его языку, прежде чем сплестись сним в порыве страсти. Ее кожа не должна быть влажной и разгоряченной — нет, прохладной,свежей, чтобы ладонь не скользила по ней, а льнула, повторяя мягкие изгибы тела— мягкие, изящные… другие!

Волосы ее не должны были липнуть к мужскому телу, как нитичерной тугой паутины. Им следовало опускаться пышной волной, оплетать почти невесомойсетью. Глаза… нет, не эти мрачно горящие глаза хотел он видеть, а другие,источающие серебристый свет, — глаза, усмиренные страстью, с которой нет сил,нет желания бороться, ибо смертный объят страстями, и они побеждают всегда…

Василий встрепенулся, стиснул кулаки с ненавистью к самомусебе. Что за чушь? Кого он хотел нынче ночью?

В прокрустово ложе какого неведомого идеала пытался уместитьбуйную плотью искусительницу?

Мгновенно перетасовав разноцветные, пряные воспоминания,разочарованно пожал плечами. Почему-то особенно тревожили эти серебряные глаза,взявшиеся невесть откуда. Из-за этих-то выдуманных глаз он повел себя нынче каксугубый болван, отвергнув — как же это ему сразу не пришло в голову?! — щедрыйподарок, который, конечно же, послал своему гостю магараджа. Любезный хозяин,следовавший обычаям самого утонченного восточного гостеприимства, даже ивообразить не мог, что русский наглец окажется таким слабаком с одной изкрасивейших женщин, которых ему только приходилось видеть в жизни! Возможно,подобный подарок был нынче направлен и Реджинальду, а может статься, и Бушуеву,который, конечно, мужик весьма крепкий, — и уж они-то, надо надеяться, непосрамили честь белляти в делах любострастия!

А что, если… От новой мысли Василий похолодел до того, чтодаже натянул на себя шелковое одеяло. А что, если девица уже доложила о провалесвоей миссии, и вот-вот в темную опочивальню проскользнет новый гость — вотименно, гость, какой-нибудь пухленький юнец, к которым так благосклонны здешниесластолюбцы?

Василий взрычал, вскочил на постели — и замер. Откуда-тоиздали донеслась до него песня. Ситара[18] звенела, пресерьезный мужской голоснапевал:

Мой сладостный, золотокожий,

С героями сказаний схожий,

Подобный трепету огпл, —

Зачем покинул ты меня?..

Василий тихо засмеялся и никак не мог остановиться.Занесенный для удара кулак опустился. Довольно биться с призраками, которыенасылает воображение!