Впрочем, все это сверкающее изобилие не могло вернуть живыекраски в его лицо. Услышав о том, что случилось с Варенькой, он издал какое-тоневнятное, сдавленное восклицание и оцепенел с полуоткрытым ртом, до тогопобледнев (точнее, позеленев, ибо индусы бледнеют именно таким образом), чтоВасилию почудилось, будто любезный хозяин сейчас рухнет без чувств.

Не исключено, однако же, что в столбняк и бледность егоповергло сообщение о гибели голубой розы, которая больше не «блаженствовала» насвоем искусно воздвигнутом пьедестале, а валялась в траве — исхлестаннаятростью, полураздавленная чьей-то неосторожной ногой. Непонятно почему, Василийиспытывал к ни в чем не повинному цветку такое же отвращение, как кзмее-убийце. Очевидно, магараджа понял это, и баснословное восточное радушие непозволило ему упрекнуть гостя, уничтожившего его первейшее сокровище.

— Нет, это был не мой садовник, — повторил он весьмалюбезно. — И очень жаль, что он не оказался на своем месте, в саду. Садовникуведь следует быть в саду, не так ли? А что до вашего загадочного незнакомца,то, думаю, это был сам господин Нарасих, не иначе!

— Нарасих… Нарасих… — Имя это полетело по просторному залу,однако магараджа заметил, что Василий и Реджинальд (Бушуев был сейчас возледочери) ничего не поняли, и сообщил:

— Господин Нарасих — это наш легендарный целитель, великийлекарь. Стоило ему только услышать, что какого-то человека укусила змея, как онотправлялся к огромному баньяну, росшему в его дворе, вырывал из своей одеждынить, привязывал ее к ветке и произносил молитву, после чего посылалкого-нибудь к больному сказать, что тот останется жив, если перестанет грешитьи будет вести самый праведный образ жизни.

— Нет, тот человек ничего подобного не говорил, — угрюмокачнул головой Василий. — И ниточек не вырывал. Исцелил же он Вареньку вотэтим. — Он разжал ладонь. — Мы на днях видели такую штуку у одногозмеечарователя на базаре в Беназире, однако тот не захотел продавать ее ни закакие деньги, сказал только, что она не слушается иностранцев. Где, интереснознать, добывают такие камни?

— Ваш змеечародей совершенно прав, — с отеческойснисходительной улыбкой пояснил магараджа, который снова взобрался на своеогромное седалище и потому мог себе позволить поглядывать на высоченногорусского сверху вниз. — Этот камень подвластен только детям Брамы, индусам,ведь это не камень, а нарост. Его находят на небе у королевской кобры. Да и тоне у всякой, а у одной из ста. Между костью верхней челюсти и кожей,прикрывающей небо, вырастает этот «камень».

Он не прикреплен к кости, а висит как бы на жилке и можетбыть извлечен с помощью простого надреза; однако вслед за этим кобра умирает.Наши колдуны уверяют, что обладание этим «камушком» делает из змеи что-то вродемагараджи среди прочих кобр. Другие змеи повинуются ей. Но камень сохраняетсвою силу лишь тогда, когда вынут из живой кобры, а чтобы взяться за живуюядовитую змею, необходимо сперва погрузить ее в летаргический сон, зачароватьее. Кто из вас, иноземцев, способен на это? Даже между индусами найдется повсей Индии не так много людей, владеющих секретом древности. Одни браминынашего верховного бога Шивы, да и то не все, а принадлежащие к школеаскетов-бхуттов — демонов, обладают такими умениями. Европеец может заполучитькамень королевской кобры, однако в его неопытных руках через несколько днейталисман потеряет свою могущественную силу.

— Значит, это был брамин Шивы, — задумчиво проговорилРеджинальд.

— Нет, на нем не было такой ткани через плечо и лоб его былчист, без красных и синих полос, — покачал головой Василий. — Это был небрамин. И он так стремительно бросился на помощь нам, нечистым чужеземцам… Нет,это, конечно, был не брамин!

— О, вы успели далеко уйти в познаниях всего лишь за одиндень, мой дорогой, высокочтимый гость! — Магараджа с искренним восхищениемнесколько раз хлопнул в ладоши. — Но, если это был не брамин, значит, бхутта!Демон!

— Да пусть и демон! Кто бы ни был! — отмахнулся Василий. — Яв ту минуту готов был душу дьяволу продать, только бы спасти Вареньку!

Реджинальд одобрительно хлопнул друга по плечу, но магараджане шелохнулся: он смотрел на Василия неподвижным, темно поблескивающим взором.

— Может статься, вы ее продали, — медленно проговорил оннаконец. — Но об этом узнаете позже… и пусть вам тогда помогут ваш Христос инаш великий Шива!

В трапезной Василий тупо смотрел на голый каменный пол,разделенный на две равные половины чертой, нарисованной мелом, со страннымизнаками по концам. В стороне был нарисован третий квадрат.

— В лапту, что ль, сыграем? — спросил по-русски Василий, иБушуев, который только что явился от Вареньки с известием, что ей несравненнолучше и, похоже, опасность миновала вовсе, радостной скороговоркой сообщил:

— Это наш хозяин от осквернения предостерегается.

Одна половина для них, махратов, другая — для нас, а тотквадрат, что в стороне, — для туземцев других каст.

Брамины вовсе отдельно сядут. Вроде бы все вместе, до кучи,а на самом деле каждый наособицу.

Бушуев закашлялся, пытаясь скрыть смех, однако Василийпоглядел на него весьма мрачно. Ему казалось, Бушуев должен неотлучно сидетьпри дочери. Все-таки она таких страхов сегодня натерпелась, можно сказать, натом свете побывала! Василию до сих пор судорога сводила дыхание, стоило лишьвспомнить, как перестала вздрагивать голубая жилка на ее шее, как обесцветилисьгубы. Теперь он чувствовал к этой девушке только щемящую жалость и понять немог, что творилось с его телом, когда она была поблизости. «Конечно, существуюттакие особы, кои самим своим присутствием естество тревожат, — глубокомысленноразмышлял он. — Вроде бы и с лица так себе, и стать самая обыкновенная, а вотподи ж ты — только о том и думаешь, как бы ее залучить в свою постель. Опятьже: это который месяц я без бабы? С ума сойти, отродясь такого не было, даже навойне: всегда где-нибудь неподалеку была какая-нито деревенька, а в ней —сговорчивая пригожая молодушка. Вот диво — сколько уж времени я в Индостане, ани разъединой индуски еще не отведывал. Ничего, воротимся в город — наведаемсяс Реджинальдом к баядеркам, или как их там?»

Он думал, что от души отляжет, однако почему-то к горлуподкатила тошнота.