Он вложил в удар всю силу… Голубая роза слетела со стебля,как голова маркизы на гильотине, а Василий все хлестал ветви, стебли, кусты, лепестки,бутоны, силясь поразить что-то темное, тугое, тускло-блестящее, что сквозилотам, в тенистой глубине.

Оно не шевелилось, неподвижно лежало. Василий отшвырнулшабук, сунул руку в куст, содрогнулся, когда шип вонзился под ноготь, но всебыло неважно, чепуха, окажись это даже змеиный зуб; нашарил холодную, толстую,омерзительную до содрогания веревку — выхватил!

Она вытянулась в его поднятой руке чуть ли не до земли:кобра. Кобра… Тугое темное тело исхлестано, капюшон — тоже, голова переломленаударом, вдобавок по углам капюшона несколько зияющих дыр, словно Василийпроткнул их острием шабука.

«Вот те на! — мелькнула мысль. — Лихо я ее…»

И, разжав пальцы, он в то же мгновение забыл о кобре,схватил Вареньку обеими руками, затряс, окликая, шепча ее имя, крича во весьголос.

Она не отзывалась, и Василий заметил, что голубая жилка нашее больше не бьется.

— Ох, нет! — попросил он жалобно, словно дитя, — и закричал,забился, с силой встряхивая бессильное, отяжелевшее тело:

— Нет, нет, не надо!

Он был один в розовом саду, один над серыми пропастями, подголубым небом. Никто не откликнулся ему, да ему и не нужен был никто в мире.Только бы эта русая головка, скатившаяся на его плечо, шевельнулась, этиресницы дрогнули, эти губы вздохнули!

— Господи, господи! — твердил он отчаянно, как в бреду; — Ненадо, господи, оставь ее мне!..

И словно молния пронзила Василия, когда чья-то рука леглаему на плечо.

Он был один в саду, он знал это; пустота окружала его; и онне удивился бы, когда б увидел некую длань, простертую из бесконечности, изпустоты вселенской… однако перед ним стоял человек.

Индус в белых шароварах, в белом тюрбане выхватил Варенькуиз рук Василия так ловко и стремительно, что он даже не успел воспротивиться.Да какое там — он и моргнуть не успел, а девушка уже лежала на траве.

Индус прикладывал к ее руке — Василий решил, будто емучудится, — нечто похожее на черный оникс с бедой крапинкою посредине. Камешексловно бы рванулся из длинных смуглых пальцев и мгновенно пристал к царапине.

Василий смотрел, смотрел… Краем глаза он мог видеть, чтонезнакомец повернулся к нему, темный взор скользил по его лицу, однако не могзаставить себя оторваться оттого, чтобы смотреть на Вареньку: это зрелищесейчас было самым важным во всей его жизни — единственно важным!

Вся плоть, вся кровь его пылали. Он стиснул зубы, чтобы недать прорваться стону, и с ужасом думал, что не иначе индийские боги или демоныпрокляли его.

Она умирала у него на глазах, а он только последним усилиемрассудка удержал себя от того, чтобы не завладеть ее бесчувственным телом,насыщаясь им бессчетно. Его оправдывало лишь одно: он мечтал вдохнуть в неежизнь этим порывом внезапной, необъяснимой страсти!

Вдруг камушек скатился с бледной руки, и Василий вздрогнултак, что даже покачнулся.

Она… нет, ему кажется! Нет, она вздохнула! Она дышит! Щекиеще бледные, однако заря вернувшейся жизни уже осветила их. Губы… Василийприжал сердце рукой. Губы дрогнули! Она что-то говорит. Он склонился, пытаясьразобрать невнятный шепот; сквозь звон крови в ушах долетел шелестящий звук;

— Аруса… Аруса…

Василий выпрямился, ругательски ругая себя за дурость.Всего-навсего слово древнего санскрита, означающее солнце, пламень. А с чего онвзял, что Варенька, едва вернувшись к жизни, должна прошептать его имя?! Чтобыпоблагодарить за спасение? Но ведь не он спас ее, а этот незнакомый индус. Вотуж воистину — явился, подобно молнии, посланник богов, поразил зло, спаскрасавицу… Стоп, да где же он?!

Василий оглянулся, потом суматошно вскочил:

— — Ты где? Да где же ты?!

Никого. Опять розовая, серая, голубая пустота вокруг — и ниодной живой души.

Нет, но не мог же он… Лестница, ведущая на крепостную стену,прямо перед глазами Василия, он бы непременно заметил, если бы неведомыйспаситель поднялся туда. Не в пропасть же он бросился! Не сквозь землю жеПровалился, в самом-то деле! Или бесконечность поглотила его так же внезапно,как породила?!

Василий невольно вскинул руку для крестного знамения — итотчас опустил ее, потому что на лестнице появились два знакомых стражника. Ихраскрашенные лица остались совершенно непроницаемыми при виде встревоженногоиноземца и белой мэм-сагиб, простертой на траве.

— Сукины дети! — приветливо сказал Василий. — Сволочи! Гдевас черти носили, браминское отродье?!

Что-то зашелестело внизу, как бы звякнуло хрустально.Василий рассеянно глянул.

Варенька пыталась засмеяться! Она была еще очень слаба, едвашевелила губами и все же пыталась рассмеяться!

Василий рассеянно улыбнулся в ответ и сердито подумал, чтоесли уж чертовы стражники так замешкались, то не могли они, что ли, помешкатьеще пару минут?

Тогда Василий, быть может, успел бы коснуться этихзарозовевших губ…

Впрочем, нет. Невозможно! Почему-то теперь, когда онасмотрела на него, это было совершенно невозможно!

— Ну что, лучше вам? — спросил он как мог неприветливее. —Вот и слава богу. Сами сможете идти или понести вас? — И нагнулся, чтобыспрятать глаза… а заодно поднять камушек, этот загадочный оникс, закатившийся втраву.

— Сказать по правде, я думал, что это ваш садовник, —пояснил Василий. — Он был по пояс обнажен, белые шаровары, белая чалма — оченьмаленькая, а в ней какое-то синее перо. Вроде бы павлинье. Он, кажется, молод,красив… Впрочем, я не разглядел толком.

— Среди моих садовников нет такого человека, — покачалрогообразным малиновым тюрбаном, украшенным пучком аистовых, очень красивыхперьев, магараджа. Он успел переодеться после торжественного приема, и сейчасна его полном смуглом теле была дария — юбка из богатой атласной полосатойматерии да белая кисейная рубаха. Однако скромность наряда искупали десятокзолотых браслетов, пяток увесистых цепей, бриллиантовое колье, полсотни колецна всех пальцах рук и ног…