– Вы имеете в виду, мог ли он убить Василевскую? – спросила Бунина с ухмылкой. Морозов никак не отреагировал на этот вопрос, лишь смотрел на Бунину пристально и красноречиво. Вероника поняла, что угадала с вопросом. – Не думаю.

– Почему? Вы так хорошо знаете Дубовицкого? – коротко улыбнулся Морозов, оставляя пометки в ежедневнике.

– Нет, я ничего не знаю об Игоре. – Бунина подперла голову кулаком. – Я говорила, мы с разных факультетов и фактически никогда не пересекались. Но при общении с Василевской у меня сложилось впечатление, что это она чувствует себя виноватой перед Игорем, а не наоборот. Пусть я с этим и не согласна…

– Некоторые свидетели, в основном одногруппники Василевской, утверждали, что она всегда носила с собой тетрадь или блокнот. Известно что-то об этом?

– Конечно, – Бунина выпрямилась и устремила взгляд на свои джинсы. И тут же подтвердила догадки следователя, расковыривая ногтем край заплатки. – Она вела дневник. Соня не распространялась об этом. На вопросы отвечала, что записывает стихи собственного сочинения или идеи для картин. Знаете, ведение дневника, по мнению большинства, свойственно детям в периоды их подросткового кризиса, – Бунина коротко усмехнулась. – Соня не хотела лишних насмешек, неудобных вопросов и банального навязчивого любопытства.

– Вы когда-нибудь читали его? – решил спросить Морозов, предполагая ответ на вопрос.

– Это же личный дневник, – искренне удивилась Бунина и подняла глаза на следователя. – То же самое, что рыться в чужом белье или заглядывать в чужую постель. Василевская мне никогда не показывала записи, а я, разумеется, ее дневник без разрешения не трогала.

– Вы были свидетелем того, как она оставляла записи в дневнике? Может, в какие-то моменты ее поведение показалось вам не таким, как обычно? Это немаловажно, если вспомните временные периоды.

– Ничего необычного, – равнодушно пожала плечами Бунина. – Она умела скрывать свои эмоции тогда, когда это было необходимо. Да, мы были друзьями, но у нее имелись свои секреты.

– Вы знакомы с Василисой Колычевой? – вдруг спросил Морозов, заметив запись в ежедневнике. – Говорят, они с Василевской дружили.

– Я видела их вместе несколько раз в общих компаниях, но о гипотетической дружбе слышу впервые.

– У вас есть подозрения, кто бы мог убить Василевскую? – прямо спросил Морозов и посмотрел на Бунину.

– Нет, – без раздумий ответила та. – Это правда, что Василевская конфликтовала со студентами, а иногда даже с преподавателями, но причины были не столь серьезны, чтобы стать мотивом. Вам так не кажется?

– А что насчет вас? – Морозов проигнорировал провокационный вопрос Буниной, поскольку был согласен с ее мнением. – Почему вы решили отчислиться на втором году обучения? Что-то пошло не так?

– Мне обязательно отвечать на этот вопрос? – напряженно спросила Вероника, выпрямившись.

– Да, если причина связана с Василевской.

– Нет, не связана, – Бунина прикусила щеку с внутренней стороны и устремила взгляд на носки своих кроссовок. – Но она знала о моих проблемах. Отчасти. Я с ней делилась, потому что было тяжело скрывать. Это личное.

Бунина задумалась, предаваясь воспоминаниям…

[Воспоминания Буниной, не отраженные в показаниях – Ноябрь. Первый год обучения Василевской, 2021–2022]

«Будь хорошей девочкой, Ник. Это ведь несложно».

Бунина шла по темному коридору, медленно и мелко перебирая ногами. Ладонь скользила по рельефной поверхности стены, едва касалась ногтями. Вероника смежила тяжелые веки, словно налитые свинцом, тщетно попыталась выбросить отрывки свежих воспоминаний из головы. Она увязла в этой грязной истории с головой и не знала, как из нее выбраться. Отвращение к самой себе росло в геометрической прогрессии, и она не видела никакой возможности, чтобы реабилитироваться в собственных глазах.

«Давай, моя хорошая, – до ее ушей доносится сбивчивый возбужденный, но омерзительный шепот. – Ты ведь знаешь, как сделать мне приятное, – из его груди вырвался протяжный стон. – Умни-и-ица…»

В лифте она почувствовала слабость в ногах и поспешно схватилась за поручень у зеркала, чтобы не упасть на колени. Тело накрыло дрожью, а сердце учащенно забилось в груди встревоженной птицей. Ворот рубашки сдавливал шею, натирая, пальцы торопливо освобождали пуговицы из петель, и Бунина чувствовала, как шея покрывалась обильной холодной испариной, что впитывалась в тонкую ткань.

«Ох… твой язык такой горячий… – шептал он, словно в бреду».

Каждый раз, возвращаясь в свою комнату, она первым делом шла в душ, пытаясь отмыться. Терла кожу до красноты и зудящей боли. Смывала холодной водой, как ей казалось, грязную пену и намыливала тело вновь. Рьяно чистила зубы до тех пор, пока десны не начинали кровоточить. Она выходила из душа, подолгу разглядывала свое обнаженное тело, которое с каждым разом вызывало все больше отвращения, позволяла горячим слезам обжигать щеки и содрогалась в рыданиях под шум воды, чтобы Василевская ее не услышала.

[Конец воспоминаний]

Морозов молча наблюдал за Буниной, которая ушла в себя и перестала отвечать на его вопросы. Он понял, что она их просто не слышала, поскольку утонула в болезненных воспоминаниях. То, что они были именно таковыми, Морозов не сомневался – выражение лица Вероники было для него достаточно красноречивым. Шумно вздохнув, он посмотрел на наручные часы – двенадцать часов двадцать пять минут – и впечатал время в протокол допроса свидетеля в графе: «допрос окончен», затем сообщил об этом Буниной и выключил диктофон.

– Вы можете рассказать мне не под протокол, – спокойно предложил Морозов и уперся локтями в колени, сцепил пальцы в замок.

– Что именно? – отстраненно спросила Бунина, не смотря на следователя, словно находясь на границе между реальностью и воспоминаниями.

– То, что произошло с вами. То, из-за чего вам пришлось отчислиться, – Морозов склонил голову к плечу. – Вы сказали, что Василевская знала о вашей проблеме. Она что-то предприняла?

– Хотела, – не стала скрывать Бунина и торопливо стерла тыльной стороной ладони сорвавшуюся слезу. – Она неоднократно просила меня рассказать все ректору, но я отказывалась. Тогда она грозилась, что сама все расскажет, но этого, слава богу, не произошло. Если честно, она не знала всего. Думаю, это одна из причин, почему она не вмешалась. – Бунина прочистила горло, почувствовав, как во рту пересохло. – Я воспользовалась ситуацией и написала заявление об отчислении.

– У вас был конфликт с преподавателем? – Морозов догадался, когда Бунина упомянула ректора. При проблемах с другими студентами достаточно было обратиться к декану или проректору по воспитательной работе.

– Это сложно назвать конфликтом, – Бунина горько усмехнулась и поскребла ногтем кожу, которой было обтянуто кресло. – Я… даже не знаю, как сказать. Мне стыдно просто вспоминать об этом… а говорить…

– Вы подвергались сексуальному домогательству? – Морозов только предположил, но по реакции Буниной понял, что попал в точку.

– Я спала