с ним, – наконец призналась Бунина и подняла на следователя глаза. – И не только, если вы понимаете… Я была стипендиатом. Девушка из простой семьи… Тогда мне казалось, что иного выбора у меня не было. Я терпела. Долго терпела, почти полтора года, но по итогу сдалась. Выбрала худший из вариантов… Василевской я сказала, что это были просто приставания и грязные намеки, не более.

– Не хотите написать заявление? – Морозов потянулся к ручке и чистому бланку.

– О нет, – почти испуганно прошептала Бунина. – Прошу вас. Это лишнее. Я не могу написать о том, что меня изнасиловали. Это слишком. Впрочем, сложно сказать, что это было против воли…

– Почему? – Морозов не удивился, понимая истинные причины. – Уголовный кодекс предусматривает санкции не только за изнасилование, но и за понуждение к действиям сексуального характера, в том числе путем шантажа и угроз. Вам… – Морозов запнулся и продолжил тише: – Вам нечего стыдиться. Надеюсь, вы понимаете это.

– Я понимаю, – Бунина запрокинула голову, глубоко вдохнула и коротко, резко выдохнула. – Но вы действительно считаете, что в этом есть смысл? Если бы я могла написать заявление, я бы просто обратилась за помощью к ректору и не лишала себя успешного будущего. – Бунина посмотрела на Морозова, свела брови к переносице и стиснула зубы. – Я не дура, Сергей Александрович. Признайся я в случившемся, он сказал бы ректору о том, что это я его соблазнила, вешалась на него, как и многие другие студентки. И вообще ничего не было. Все это чушь и провокация. Многие из академии мечтали бы оказаться на моем месте, без шуток. Пусть он и значительно старше, но объективно хорош собой и достаточно популярен. В этой истории жертвой бы стал он. Мое слово против его слова. Он на хорошем счету у руководства, да и вообще… один из лучших с безупречной репутацией. – Бунина нервно вытерла вспотевшие ладони о колени. – Нам запрещено пользоваться мобильными телефонами и иными гаджетами в пределах кампуса. Я даже не смогла бы записать наш с ним разговор. Все было бессмысленно.

– Кажется, вы думали над этим дольше, чем я, – тихо произнес Морозов и вывел протокол на печать.

Бунина более ничего не сказала. Она бегло прочитала протокол допроса свидетеля, поставила в соответствующих графах свою подпись и запись: «C моих слов записано верно, мною прочитано. Замечаний к протоколу не имею». Схватила паспорт и торопливо двинулась к двери, но вдруг замерла на пороге.

– Сергей Александрович, – позвала Бунина не оборачиваясь, лишь скосила взгляд и склонила голову. – У Василевской был медальон в виде совиной головы, а на месте глаз – драгоценные камни василькового цвета. Это был подарок матери. Она никогда его не снимала.

Не дождавшись реакции от следователя, Бунина поспешно покинула помещение и не попрощалась. Морозов лишь досадно поджал губы, посмотрел на закрытую дверь, жалея о том, что данные показания не были зафиксированы в протоколе, ведь на трупе никакого медальона обнаружено не было, и при обысках комнаты, личного шкафчика и камеры хранения ничего подобного он не находил.

Тем временем…

Горский стоял посреди специального тира для стрельбы из лука и всматривался в свою теневую фигуру, которая проецировалась на белый фон на задней стене. Он любил стрелять. Это успокаивало, позволяло привести мысли в порядок, а иногда и вовсе опустошить разум. Насладиться головокружительной легкостью. Не единожды после смерти Василевской он пытался привлечь Игоря к любимому занятию, чтобы отвлечь от гнетущих мыслей, сменить, так сказать, обстановку. Однако тот рьяно сопротивлялся и проводил дни и ночи в мастерской или своей комнате.

Святослав надел защитные очки и перчатки, проверил натяжение тетивы и убедился в верности прицеливания. Сегодня он выбрал лук высокого класса из карбоновых волокон, обтянутый кожей ручной работы. Рядом на подставке было несколько стрел с острыми закаленными кончиками, готовыми поразить цель.

Тонкие пальцы крепко обхватили рукоять лука. Правой рукой Горский подхватил одну стрелу и установил ее на тетиву. Посмотрел через оружейный прицел, следя за тем, чтобы стрела находилась в одной плоскости со зрительной осью и не отклонилась в сторону.

Тишина, царящая в тире, лишь усилила звук, раздавшийся, когда Горский начал тянуть тетиву, нацеливаться на мишень в дальнем конце тира. Его дыхание стало ровным, глаза сосредоточились на цели. Святослав медленно отвел локоть назад, удерживая запястье неподвижным. Затем сделал глубокий вдох и выпустил стрелу, расслабив пальцы и отпустив тетиву.

Сильный и точный залп стрелы разрезал воздух и попал в «яблочко».

– Ты сегодня один? – за спиной раздался голос Кауфмана, который все это время ждал выстрела, прежде чем подойти ближе.

– Крадешься, словно мышь, – сухо произнес Горский, проигнорировав вопрос. – Что-то нужно?

– Есть кое-что, что я хотел бы с тобой обсудить.

Кауфман привык к холодной отстраненности Горского и его нежеланию разводить пустые разговоры, поэтому резкий тон не застал его врасплох.

– Что случилось? – обыденно спросил Горский и подхватил пальцами очередную стрелу.

– Это насчет убийства Василевской, – издалека начал Кауфман, встав справа от Горского.

– Боже-е-е, – протянул Святослав и установил стрелу на тетиву. – Меня уже тошнит от этих разговоров. – Слова по смыслу были дерзкими и злыми, но голос Горского оставался все таким же ровным и бесцветным. – Выкладывай.

– Какой же ты циник, – с усмешкой сказал Кауфман. – Помнишь, мы говорили с тобой о двери, которая расположена напротив комнаты Богдана Вишневского? Ну, того, кто труп нашел, – заметив короткий кивок и дождавшись выстрела, продолжил: – Ты проверял, кто там живет?

– Да. – Горский поставил лук на подставку и развернулся лицом к Кауфману. – В списке значится некий Зиновьев, но по факту там пусто.

– Так ты знаешь? – удивился Натан и вздернул брови. – И то, что ключи вот уже третий год сдает и берет Даниил? – заметив озадаченный взгляд Горского, Натан решил пояснить: – Белавин мне рассказал. Он видел списки, когда в прошлом году следил за общежитием вместо Коваленского. Этот Зиновьев был его старшим и сейчас учится на втором курсе магистратуры. Он совершенно точно не может жить в нашем общежитии. В особенности на этаже второгодок.

– Я не хочу вмешиваться в дела Коваленского, – с неохотой ответил Горский, снимая защитные очки. – По всей видимости, он там что-то мутит. И это что-то явно нарушает правила академии. – Горский стянул перчатки с пальцев и посмотрел на Кауфмана исподлобья. – Даже знать ничего не желаю.

– Не похоже на тебя, – Кауфман не мог поверить собственным ушам. Горский, фанатично соблюдавший правила, желал остаться безучастным. – Тебя это не беспокоит?

– Должно? – он расправил рукава рубашки и принялся не спеша застегивать пуговицы на манжетах. – Если мне станет что-то известно,