Вопрос: Вы в этом сомневаетесь?

Ответ: Девочка: я знаю только одно: перед тем как лечь в койку, надо снять трусики. Понятно?

Вопрос: Не хамите, гражданин Глазов!

Ответ: Хамство — это предъявлять человеку бездоказательные обвинения. Вам, по-моему, это хорошо известно, но из-за своей лени или, повторяю, непрофессионализма вы продолжаете работать по старинке — выбиваете признание силой или пытками. Все. Больше разговаривать на эту тему я не желаю.

— Оружие есть? — спросил дежурный начальник караула.

— Оружия нет, — ядовито процедил Климов и, распахнув пиджак, похлопал ладонью по кобуре, прикрепленной ремнями под левой мышкой.

— Проходите.

С глухим лязгом щелкнул автоматический замок. Дверь распахнулась, и Климов вошел в Дом предварительного заключения — так кто-то когда-то очень мило окрестил внутреннюю тюрьму Московского уголовного розыска на Петровке, 38.

Климов спустился в подвал и пошел по долгому извилистому коридору, жмурясь от пронзительного света люминесцентных ламп. Поворот налево, направо… Авот и они — клетки-камеры для подследственных и подозреваемых. У предпоследней — свора конвойных псов, от старшего вертухая — майора Подольского — до самого младшего — сержанта Гринько. А вокруг них в немом, растерянном ожидании застыли следователь Танечка Благонравова, тюремный доктор Калещук, неказистый, преклонных лет мужичонка с круглыми, как у черепахи, и мутными от постоянного пьянства глазами, и его, Климова, заместитель майор Смородкин.

Климов заглянул в камеру. Глазов лежал на нижней койке. Лицом к стене. Он покончил с собой так, как это можно было сделать только в камере: веревку смастерил из рукавов разорванной рубашки, один ее конец закрепил за перекладину верхней койки, шею стянул петлей и всем своим весом рухнул вниз.

«Хорошая работа, — подумал Климов. — И работал ее заплечных дел мастер, который стоит сейчас у меня за спиной. Но кто?» — Он резко повернулся.

— Доктор, в каком часу наступила смерть?

— Ночью. Примерно от трех до пяти, — быстрой деловито ответил Калещук, дохнув на окружающих луком и кислой старой выпивкой.

— Обследовали?

— Он уже и акт подписал! — зло вскинул подбородок Смородкин. Шея у него напряглась, плоско, точно у кобры, расширилась, образовав по бокам глотки две напряженные жилы с провалом посередине. — У-ду-ше-ни-е!

— Повреждений нет?

— Не обнаружил.

— Ну а кто дежурил во время удушения?

— Я, — понуро выдавил сержант Гринько.

— «Я»… Это кто?

— Извините, товарищ подполковник… Сержант Гринько.

— Гринько… — Климов заложил руки за спину и, качнувшись с пяток на носки, окинул сержанта задумчиво ледяным взглядом. — Не при вашем ли дежурстве месяца три назад удавился точно таким же макаром подследственный Донцов?

— Так точно, товарищ подполковник.

— И как вы это объясните?

— Виноват, товарищ подполковник! Я смотрел в глазок, но он, паразит, одеялом накрылся.

— После того как повесился?

— Не шутите, товарищ подполковник. Я понимаю, что дураком выгляжу…

— Это хорошо. — Климов посмотрел на Благонравову, улыбнулся одними губами и приступил к заранее отрепетированному разговору. — Татьяна Алексеевна, накануне вы допрашивали обвиняемого?

— Да.

— Он признал свою вину?

— Нет.

— Какое у него было настроение?

— Подавленное.

— Я понимаю ситуацию так, — подыграл Смородкин. — Повесился — виноват.

— Ваше понимание, майор, к делу не пришьешь. — Климов язвительно улыбнулся. — Допрос на магнитофон записывался?

— Нет, — твердо ответила Благонравова.

— Родственники у подозреваемого имеются?

— Нет.

— Значит, хоронить его нам, — как бы между прочим отметил Климов и перевел взгляд на майора Подольского. — Так?

— Выходит, что так, товарищ подполковник, — оживился майор. — Кремируем с почестями!

— И проследите, пожалуйста, чтобы документы были в полном порядке.

— Будут! — выпятив цыплячью грудь, радостно пробубнил доктор.

— А вы, майор, проводите покойного в последний путь, — сказал Климов, обращаясь к Смородкину. — Ваш подследственный — вам и отвечать.

— Ответим. — Смородкин проводил взглядом начальство — Климова и Благонравову, которые скорым шагом направились к выходу, повернулся к сержанту Гринько и сунул ему под нос свой огромный с рыжей проседью кулачище. — Если у тебя еще кто-нибудь когда-нибудь повесится, рожа вертухайская, то в печку полезет не покойник, а ты! Все понял?

Гринько в ужасе отшатнулся.

Впоследствии, вспоминая этот день — 20 августа 1995 года, — Скоков назовет его днем сюрпризов, но это впоследствии… В данный же момент он сидел на полу в своем собственном офисе и с удивлением и одновременно любопытством рассматривал сюрприз номер один — миниатюрный радиомикрофончик на резиновой присоске, ловко и незаметно прикрепленный к внутренней поверхности его письменного стола, рассматривал и думал: «Надо же, слушают! Кому же это я на хвост наступил? И кто поставил? Неужели свои?»

От этой мысли полковнику стало холодно и одиноко. Он ласково потрепал по шее Кефира — широколобого, грудастого, с умными и очень разговорчивыми, по выражению Родина, глазенками бультерьера, тяжело, неловко поднялся и спросил:

— Ну и что будем делать?

Кефир преданно тявкнул и бросился во двор.

— Соображаешь. — Полковник грустно улыбнулся и пошел следом.

Офис Скокова имел два выхода. Один — парадный, на улицу, второй — во внутренний дворик, отгороженный от посторонних глаз мрачным бетонным забором. «Как в тюрьме», — заметил однажды по этому поводу Красин. Яша Колберг согласился и, будучи парнем деловым и хозяйственным, раздобыл где-то бочку краски и за субботу и воскресенье с помощью свободных от дежурства охранников выкрасил забор в приятный голубой цвет. А заодно в тени раскидистой березы соорудил беседку — летнюю резиденцию, как он выразился, показывая ее Скокову.

Полковник одобрил работу. Более того, выписал ребятам денежную премию и сказал:

— Инициатива требует вознаграждения.

Яша расплылся в самодовольной улыбке.

— Краску сперли? — последовал вопрос.

— Одолжили, — ответил Яша, моментально пригасив улыбку.

— Расплатитесь. А на будущее запомните: на крючок легче всего поймать должника.

Красин и Родин сидели в беседке и гоняли чай. Скоков присоединился к ним и, закурив, глухо обронил:

— Ребята, нас слушают.

— Как «слушают»? — не понял Красин.

— Пять минут назад Кефир обнаружил под моим столом жучок.

Услышав свое имя, Кефир подбежал к хозяину и внимательно посмотрел на него — что, мол, еще требуется.

— Сидеть!

Кефир мгновенно выполнил команду. Скоков дал ему кусочек сахара и улыбнулся, вспомнив, каким беспомощным, жалким и растерянным выглядел этот ныне грозный, беспредельно уважающий себя пес, когда несколько месяцев назад его притащил в офис охранник Миша Краев. Он еле стоял на ногах, от страха дрожал и повизгивал, и все, кто находился в это время на работе, думая, что он голоден, бросились по своим сусекам. Красин сунул ему бутерброд с ветчиной, Родин — сосиску, Яша — котлету, а он, Скоков, подумав, вылил в миску бутылку кефира — свою ежедневную обеденную порцию, которую выдавала ему на работу жена. Щенок предпочел молочное. Он вылизал миску до