пришел в палатку. Талила вскинула голову и решительно зашагала к огню. Плевать. Когда она подошла и опустилась напротив мужа на чужую сумку, валявшуюся на земле, Клятвопреступник смерил ее равнодушным взглядом и кивком головы указал на плошку риса и лепешку, которые стояли чуть в стороне.

Талила вскинулась. В груди что-то царапнулось, и она сердито затрясла головой.

«Это осталось после трапезы, — сказала она сама себе. — Кто-то недоел».

— Что было в том послании? — спросила она, за несколько секунд проглотив холодный рис.

Мамору бросил на нее острый, колкий взгляд, и у нее на загривке поднялись даже мелкие волоски. Он так смотрел... Так пронзительно и устало, и глаза у него потемнели, стали совсем-совсем черными, непроницаемыми.

— Мы с тобой недоговорили той ночью, — заговорил он совершенно невпопад.

Даже голос у него изменился. Талила все меньше понимала, что произошло. И все сильнее ощущала, как нарастает тревога.

— Ты спросила, почему тебя взял в жены я, а не мой брат. И почему я не тронул тебя брачной ночью, не скрепил твоей кровью печать.

Мамору смотрел на нее с таким выражением, что ее дыхание сбилось. Его глаза, обычно холодные и бесстрастные, сейчас были как две бездонные пропасти.

Талила заледенела, почувствовав, как её тело охватывает необъяснимый холод.

— Я не тронул тебя, потому что ты единственный человек, кроме брата, который может избавить меня от моей печати, — произнес он, и его слова прозвучали глухо, словно давались ему через силу.

Она не сразу поняла, что он сказал. Стучащая в висках кровь разлилась по телу огненной волной от груди до самых кончиков пальцев, и она вновь почувствовала знакомое покалывание в ладонях.

— Я могу разрушить твою печать? — она едва шевельнула губами, голос звучал хрипло, в горле пересохло.

Мамору посмотрел на нее, и его взгляд прожигал, словно пламя. Ее грудь сжалась, как будто тяжелый валун опустился на нее сверху.

— Да.

— Но... как?

Глава 11

— Выжечь ее.

Мамору услышал потрясенный вздох. Талила с неосознанном жесте поднесла ладонь к губам, и по обручью на ее запястье пробежались всполохи огня, на мгновение его ослепив.

— Моей магией.

— Да, — коротко обронил он, и одно простое слово задрожало, повисло в напряженном воздухе между ними.

Он не хотел ей рассказывать. И уж точно не хотел вываливать все на нее вот так: посреди ночи, едва ли не случайно, во время похода, когда они окружены разбитыми палатками и спящими людьми.

Но, кажется, у него не осталось времени.

Мамору посмотрел на жену, застывшую и ошеломленную. Она тщательно пыталась скрыть свои растерянность и изумление, но он прекрасно их видел. Как темные брови были заломлены и сведены на переносице, как прищурены были глаза, в которых отражался костер, как лоб перерезали тонкие нитки морщин...

— Ты поэтому взял меня в жены? Чтобы я выжгла тебе печать? — тихо спросила Талила.

Он чуть качнул головой, и она уже приготовилась услышать привычную ложь. Но он не солгал.

— Я не хотел брать тебя в жены.

В повисшей тишине в костре особенно громко хрустнула и сломалась ветка. Талила поежилась, и Мамору бросил на нее быстрый взгляд.

Совсем еще девчонка.

— Что такого было в том послании, что вынудило тебя рассказать мне об этом?

Совсем еще девчонка, но проницательности ей было не занимать.

Мамору дернул уголком губ и покачал головой. Говорить сейчас он ей не будет. Рано или поздно узнает сама, счет уже идет на дни.

— Ступай спать. Новый день будет не легче старого, — сказал он ей вместо этого, и Талила сузила глаза.

— Что, даже не будешь просить меня выжечь печать? Или зачем ты мне это рассказал? — она вскинула подбородок, чтобы скрыть собственную дрожь и растерянность.

— Я убил твоего отца, — безжалостно отсек он, и Талила подавилась воздухом.

Целое мгновение она не могла даже понять, дышит ли вообще. Ее пальцы с дрожью потянулись к шее, машинально потерли кожу там, где воротник нижней рубашки стягивал слишком сильно. Сейчас он ощущался петлей.

Мамору смотрел на нее, как на чужую — равнодушно, будто отгородившись непроницаемой стеной. Но внутри, под этой ледяной маской, его внутренности сковывало железной хваткой — словно чьи-то невидимые щипцы сжимали его все сильнее и сильнее.

— Я и не забывала об этом... — едва слышно произнесла она, голос сорвался, и слова прозвучали сдавленным шепотом.

Талила очень медленно и осторожно, словно держала на макушке хрустальный сосуд, поднялась на ноги. Каждый ее жест, каждый поворот головы, каждый вдох буквально кричал о внутреннем напряжении, на грани срыва.

Мамору не отводил взгляда от костра, пока звуки ее шагов не стихли.

Напрасно он вспомнил ее отца. Рваным движением он вытащил из-за пазухи короткое донесение, которое получил утром, и швырнул его в огонь. Жадно вспыхнув, пламя поглотило пергамент за считанные мгновения.

Она никогда в жизни не согласится по своей воли выжечь его печать.

Он убил ее отца.

Говорит он об этом вслух или нет, это всегда будет стоять между ним и его женой нерушимой преградой, непреступной стеной, которую ему не преодолеть, как бы сильно он ни старался.

Его брат не знал, не мог даже догадываться о том, на что была способна Талила. Но по невероятному стечению обстоятельств из множества выборов сделал тот, который навсегда лишил Мамору шанса когда-либо избавиться от печати.

Император заставил его уничтожить весь род девчонки, чья сила могла стать для него освобождением.

И теперь Талила, чья душа полна черной, вязкой ненависти к Клятвопреступнику, никогда в жизни не решит помочь ему добровольно.

А именно это требовалось, чтобы избавиться от печати. Нельзя было вынудить, нельзя было уговорить, нельзя было даже намекнуть настойчивее, чем позволяли обстоятельства.

Талила должна была захотеть сама. Захотеть помочь Мамору.

«Не в этой жизни, — отрешенно подумал он, сжимая кулаки. — Не после того, что я сделал».

Утром он получил известия, что остатки гарнизона в горах загнаны в ловушку: с одной стороны ущелье, с другой — надвигавшаяся на них армия Сёдзан. Он не знал, сколько они еще продержаться. Но точно недостаточно долго для того, чтобы к ним успела подойти помощь.

Сегодня он впервые усомнился в решении взять Талилу с собой. Он хотел защитить ее и спасти от того, что ждало бы ее во дворце, окажись она одна против