— По мелочи? — На толстом лице Пузырева змеей разлеглась усмешка.

— Я б знал, если что ценное, — раздраженно сказал Эдик. — я же с реставраторами работаю, все копии идут через мои руки.

— А зачем вам теперь копии, если можно продавать оригиналы? Горшков умер месяца два назад. Вы что, не знали?

— Не знал. Это новость…

— И Татьяна Витальевна вам ничего не сказала? — у Пузырева не голос, а сплошное недоверие.

— Ничего. — Эдик задумался. — Да я занят все время. Я ее редко вижу. Здороваемся только. Поговорить некогда. Наверно, я был в командировке.

— Я не был в командировке, — с остаточной обидой сказал Пузырев, — и я подошел к Татьяне Витальевне с некоторыми вопросами. Во-первых, коллекция завещана музею. Во-вторых, наша договоренность о половинной доле. В-третьих, вопрос продажи — кто будет этим конкретно заниматься. И ваша рыжая заявила в ответ, чтоб я катился. Я так понял, что это с вашей подачи.

— Танька? Послала? — Эдик не мог прийти в себя от удивления. Конечно, Таньке всегда денег не хватало. Ну ладно, Пузырев…но, выходит, она и его кинула, Эдика? Два месяца…Что ж она с коллекцией делает? Да уж не молится на нее.

— Иван Иваныч, — сказал Эдик, — не стоило обижаться и таскать обиды с собой. Я полностью не в курсе. Что ж, попробую вырвать свой стольник у Таньки.

— Желаю удачи, — Пузырев, наконец, заулыбался.

— Я разберусь, — пообещал Эдик. — Подзатыльников нахватается.

Однако от подзатыльников жену подстраховал Иван. Он угрюмился позади жены, в глаза не глядел и рожу перекашивал, словно ныли все зубы. Поймать Таньку в музее этим днем у Эдика не получилось, пришлось встречаться вечером, договорившись о встрече по телефону. В скверике, по старой привычке. Танька так и сверлила черными расширенными зрачками на зеленой радужке — с рыжей гривой волос и бледно-белой кожей — зрелище для художника. Такой агрессивной Эдик ее еще не видел.

— Это моя коллекция. Моего дедушки. Понятно? — заявила Танька вместо «здрасьте». Она явно старалась сдерживаться. «Ругательными грамотами» высокие договаривающиеся стороны успели немного обменяться и по телефону.

— Тань, мы так не договаривались, — сказал Эдик. — Иван, а ты чего молчишь?

Приступ «зубной боли» заставил парня замотать головой. Он промычал:

— Пусть Танька говорит.

Вдруг Эдик увидел, что его друзья — уже чужие. А они…они давно, видимо, так его видели. Редкие встречи, на бегу, в стенах музея, создавали у Эдика видимость прежних отношений. Он же все делал, что в его силах. Пузырев платил своему водителю две штуки, из своего кармана, а его жене Татьяне, единственной среди технического персонала — те же две штуки, и не в рублях, естественно. Так договорился Эдик. Что мог, он делал. Откуда такая агрессия?

— И скажу. — Танька упрямо склонила голову. — Хватит, Эдик. Ишь, присосался к нам. Ты всегда обманывал.

— Танюха, я Эда лучше знаю, — промычал Ванька. — Ничего он не обманывал. Зря ты Нортону веришь.

— А людям надо верить, — мстительно кривя губы, отрезала Танька. Ноздри ее раздулись и побелели. — Ты нас нагрел на бабки. Сколько тебе отвалил за Георгия Нортон? Десять кусков или двадцать? А за «Пятницу»? Чего молчишь?

— Спроси у Нортона, — довольно спокойно посоветовал Эдик. Ясно, что Танька не хочет ему верить. Так ей кажется выгоднее. Откуда эта жадность?

— А чего спрашивать — у него на роже все написано.

— Что написано?

— Что вы меня за дуру считаете. Иван, ты чего молчишь?

— Ты не права. Нельзя так… — пробубнил Иван.

— А дедушку моего больного грабить можно было?

— Ладно, давай короче. — Эдик посмотрел на часы. — Мы больше не друзья и не партнеры. Так?

— Коллекция моя, понятно?

— Ну, твоя. Я понял. Коллекция твоя. Что-нибудь еще?

Танька немного растерялась, не нашлась, что сразу ответить.

— Значит, ничего. — Эдику стало скучно. Немного обидно. Почему-то обида была на Пузырева. — Давайте останемся друзьями.

— Непременно, ага. Если денежки вернешь, которые украл.

— Верну, как только уточню у Нортона — сколько мы там наворовали у тебя, — насмешливо обещал Эдик. Он обратил внимание на то, что Танька стоит набок, словно собирается упасть…и упала бы, не упирайся спиной на грудь Ивана. Отступи тот на шаг, так и шлепнулась бы.

— Давай, давай, уточняй. — Танька, усмехаясь, змеей извернулась и повисла на муже. — Не мешай нам травку мять. Идем, Иван?

Тот почему-то обозлился, встряхнул жену, мотнул шеей, повернулся — и пошел к выходу, потащив за собой и ее…

Что-то у супругов явно было не так, но Эдику их проблемы не решать. Где-то нужно снять стольник, и почему бы не у Нортона? Эдик давненько не встречался с ним, погрузясь с головой в свою работу. При встрече Нортон выразил удивление — уже погасшее, остаточное, и досаду, крепенькую тем, что Эдик отказался работать с горшковской коллекцией. Эдику удалось перехватить англичанина у знакомого художника уже поздним вечером. И рта не успел раскрыть, как Нортон принялся убеждать его вернуться к работе над коллекцией.

— Ведь это неплохое, налаженное дело, — удивлялся англичанин.

— Я был занят, — сказал Эдик. — Новая работа отнимает много времени. Я — замдиректора Российского музея. Не слышал о таком?

— Постарайся найти время, — настаивал Нортон. — Эд, с Татьяной Витальевной невозможно вести дела. Она фантазерка. Не верит моим оценкам. Часто я ее просто не могу понять.

— Я тоже, — сказал Эдик. — Да ну ее, и Таньку, и коллекцию.

— Тебе что, деньги не нужны? — подозрительно спросил англичанин.

— Как раз нужны. Забудь ты про Таньку, лучше вот над чем подумай — Рембрандта не купишь? Или Шишкина? Есть Васнецов, Репин, Куинжи, Айвазовский…да, в принципе, для тебя — все есть. Малевич, Шагал… — Эдик задумался, — ну и зарубежные художники, пожалуй, почти все, перечислять лень.

Англичанин давно знал Эдика и потому мигом забыл про горшковскую коллекцию. И соображал хорошо. Оглянулся по сторонам — нет ли чужих ушей — и понизил голос:

— Не понял. Откуда у тебя могут быть…это связано как-то с музеем?

— Ну да, — сказал Эдик. — Я же заместитель. Уэстлейк нас в музее полно картин.

— У вас разве частный музей? Я считал, что Российский…

— Какой частный? Государственный. Поэтому картины у нас гораздо дешевле. А тебе по дружбе — совсем задешево. Деньги нужны — стольник. Нет, сто десять. Червонец — для мамаши мальчишкиной. А то никак не приедет.

— Какая мамаша?

— Мальчишкина. Это неважно. Хоть одолжи, на недельку.

— Для мамаши… — тупо сказал Нортон, — на алименты?