— Третьяковкой? — спросил Эдик. — Ее директор меня и на порог не пускает. Даже с входным билетом.

— Ах, да…ты немножко отстал, прохлаждаясь по своим заграницам. — Пузырев заулыбался.

— Я не прохлаждаюсь.

— Да шутю я. Кстати, верни мои деньги с Сотбиса, я передумал. И не говори, что успел потратить, не поверю, некуда тебе тратить. Они как раз пригодятся, чтобы добить некоторых недотеп из Министерства культуры.

Пузырев раздулся от гордости. Из его рассказа Эдик узнал, что во время его командировки в Лондон состоялось решающее совещание в кабинете министра культуры. На нем присутствовал эрмитажевец и директор Русского музея — хозяева наиболее крупных запасников, где хранились многие тысячи шедевров, часто не распакованных много лет, даже со времен вывоза музейных ценностей из разгромленной Германии. У музеев не хватало ни средств, ни людей провести работу по ревизии запасников, а Пузырев, напирая на половинную загруженность мощей его Реставрационного Центра, предлагал помочь безвозмездно в такой ревизии.

— Я им в глотки жадные вцепился, — самодовольно говорил Пузырев. — Эдик, как ты был прав, когда уговорил меня спасать российскую культуру. Подумай, ну чего бы им упираться? Конечно, у них выгода есть, но какая? Крохоборская. Совести у людей ни грамма. Ведь списывают, как утратившие ценность, как не поддающиеся восстановлению, списывают! И выкидывают после списания, попросту сжигают…кроме нескольких штук, которые вместо сжигания все-таки восстановят и продадут. Душа болит, Эдик. А у тебя?

— У меня тоже. Мы бы все спасли. Они еще по советской системе спасают, а при ней больше потерь, чем прибыли. Не то, что мы, по-новому, по демократическому — все сразу и без отходов. 21 век. Пришли новые люди, пришла новая культура. Эрмитажникам пора на свалку. Я горжусь вами, Иван Иваныч.

— Я, знаешь, тоже… — скромно сказал Пузырев. Непривычная лесть от Эдика заставила его разговориться. — Главное, принято принципиальное решение в нашу поддержку. И Эрмитажу, и Русскому приказано потрясти излишки из фондов. Но! На их усмотрение. Они ж заваль дадут, Эд. Ты их знаешь. Это не музейчики в областных городах, которые я в очередь строю. У этих с финансами проблем нет. У них туристы. У них реклама. Цены на билеты все окупают, высокие цены. Но и у них в обороне есть щель — им хочется больше. И я туда пролезу, Эд. Короче, с этими питерскими антеллигентами возни будет много. А ты хоть завтра можешь идти в Третьяковку. Директор тебя пустит. Ему велено с нами сотрудничать. Между нами, строго между нами — он собирается уходить со своего поста, по здоровью, на покой…и я порекомендовал на его место — тебя.

— Согласились?! — Эдик от неожиданности опешил. Раскурочить Третьяковку — это мечта каждого любителя живописи. Уэстлейк Эдика перехватило дыхание. — Неужели согласились?!

Пузырев лучился, как святой на иконе. Правда, не благодатью, а самодовольством.

— Согласятся. В принципе, им наверху плевать, раз я выдвигаю аргументы с портретами американских президентов. Но мнение Третьяковского старикана тоже следует учитывать. Скандал в прессе он может устроить, и ему есть на что кивать — на твою якобы некомпетентность. Это же издевательство — кто еще компетентнее тебя? Но формально он прав. И мне посоветовали договориться со стариканом по-хорошему, уломать его, что ли…вот и займись. Пока что идешь с обменом опытом по реставрации. Со всякой помощью. Ознакомишься с фондами, с работой.

Новости о Третьяковке Эдик оценил, однако чересчур боевой настрой Пузырева очень не нравился. Проклятый комиссаришка…казалось, он прорвал плотину. Снял порчу. Все замыслы, мечты и планы, которые строились с Пузыревым, и которые реально, ручками двигал Эдик, теперь решился толкать и сам Пузырев. Лично. Это вызывало опасения. Особенно по питерцам. Верно, питерцы на туристах жируют, и за мелкую подачку ничего ценного из фондов не отдадут. И Пузырев примется давить. Наезжать…от недоброго предчувствия у Эдика екнуло сердце. Зачем им делиться с Пузыревым? Наверняка они уже и сами наладили спасение шедевров по московскому способу. Эдик верил людям. Конечно, наладили. Конечно, не в московских масштабах, скорее втихую, но кое-какие картины в Эрмитаже наверняка уже копии. Висят где-то по темным углам. Им это понравится. Нет, питерцы без боя не сдадутся. Как бы Пузырев не наломал дров.

— Иван, — убито сказал Эдик, — не связывайся с эрмитажниками. Там деньги огромные. Сам подумай, у питерских волков наверняка выходы на самый верх есть, на самого президента России. Он же из Питера, так неужели не нашли общих знакомых? Твои чиновники просто утрутся.

— Президенту не до мелких склок, — отмахнулся Пузырев. — Это несерьезно. Я их раздавлю. Сломаю. Они травку щиплют, овечки музейные…хе-хе…волки! Скажешь тоже.

— Не щиплют, а стригут, — стоял на своем Эдик. — «Зелень» с туристов. И с запасников, путем списания. Мы им не нужны. А ты — наехать…может, лучше я? Быстрей договорюсь, вот увидишь.

— Ага. Ты веришь людям. Ты им все готов отдать, — ядовито сказал Пузырев. — О таком переговорщике они и мечтать не смеют. Вот фигу им. Третьяковку тряси, и хрыча этого, директора, добивай своей болтологией. Это твой уровень. И еще Онищенко — про него забыл?

— Забудешь, как же… — Эдик поморщился, — на днях опять лечу в пески и курганы.

— Сложности какие-то, да? Неужели опять закопал археологическую бомбу наподобие прежней? — Пузырев засмеялся. Сам невежественный, он любил подчеркнуть этот недостаток у других. Но тут он ошибся. Он спутал творчество с невежеством, они же всегда схожи, чисто внешне.

— Не знаю, бомба или нет — это Андрюха Ростовцев разглядит. Кое-что налепил, само собой, а то скучно. Но фантазировал в рамках инструкций. А это — скифское золото. Мы льем и закапываем вариацию на эту тему. Все.

— Что же тогда?

— Да наврал полкан как сивый мерин, — в сердцах сказал Эдик. — Вот немножко и беспокоюсь. Зачем мы это делаем?

Онищенко темнит, конечно, — сказал Пузырев. — Но у него работа такая. Правду никогда не скажет. Про нефть я ему верю. Тут он не врет, я проверял. А про остальное — он же сам себе не верит.

— Ну да. Я это чувствую. Я изготовляю доказательства, что участок спорный — всегда славяне заселяли, а скифы, дескать, и есть древние славяне. Но у полкана как раз к этим тонкостям нет никакого интереса. Спихнул все на меня, ври — не хочу, ему плевать, лишь бы золота побольше. А теперь вдруг заговорил о завершении операции. Мол, хватит.

— Ему видней. Специально скрытничал. Это у него в крови. Какая тебе разница — без работы не останешься.

— Разницы никакой. Только так уж человек устроен — беспокоят непонятки.

Непонятки насчет подполковника Онищенко беспокоили не только Эдика, в чем он убедился, вернувшись с юга, где закопал в двух курганах еще два комплекта погребально-виртуальных скифских украшений из золота. Онищенко снова озадачил Эдика, сухо заявив, что тому следует больше внимания уделять меди. Стоило бы добавить в могилы и медных украшений. Изрядно добавить. А то у скифов получается какой-то золотой век. Одно золото. И чашки, и брошки, и даже котел для варки.