— А кровищи-то, как из свиньи, — покачал головой санитар, —вот, мать твою! Только поспать собрался, теперь с этим дерьмом всю ночьколупаться.

— Нет, а че случилось-то? — флегматично поинтересовалсявторой. — Откуда кровь?

Наконец явился дежурный врач. Люся билась в руках санитаровиз последних сил. Она понимала, что все здесь считают ее плохой, ненавиделасебя за это еще сильней, чем другие, и хотела вырваться, чтобы ударить себя,сделать себе, вонючей, отвратительной, еще больней, еще хуже.

Игла вонзилась так быстро, что Люся не успела ничегопочувствовать, крик оглушил ее, перед глазами крутилось множество тяжелых шаровнаполненных черным криком. Люсю подняли, переложили на носилки, она сталасовсем слабой и почти с облегчением нырнула в знакомую стихию боли. Там еекачали ледяные волны, озноб разъедал кожу, как кислота, плавились кости,одиночество обретало форму густого вязкого вещества и Люся медленно, мучительнотонула в нем, даже не пытаясь выбраться.

На этот раз укол подействовал особенно сильно. Она потеряладовольно много крови, ее организм совсем не мог сопротивляться. В какой-томомент она вдруг увидела себя со стороны, толстую растрепанную девочку накаталке. Лицо девочки было бледно, глаза закрыты, от виска к щеке текла струйкаледяного пота. Эту девочку ненавидели все — санитары, медсестра, врач, которыйсделал укол, и Люся ее тоже ненавидела, затыкала нос, потому что воняло тухлымияйцами.

Каталку вывезли на улицу, погрузили в машину, взвыла сирена.Люся увидела уже откуда-то издалека синие всполохи мигалки, широкое красноелицо санитара, бутерброд и банку пива в его руках, мокрый жующий рот, услышалаприглушенные голоса, смех. Теперь все это не имело к ней отношения. Она находиласьвовсе не в фургоне «скорой», а сидела с рюкзачком у ворот детского дома и ждалатетю Лилю.

Солнце било в глаза, пели птицы, Люся сорвала одуванчик идунула изо всех сил. Поднялись и медленно закружились в горячем воздухекрошечные кукольные парашютики, Люся вытянула руку, пытаясь поймать их, онищекотно опускались на ладонь, она опять дула и смеялась. Пахло сухой,разогретой на солнце ромашкой, не было никакой боли, никто Люсю не трогал, неругал, все знали, что она хорошая девочка, и тонкая фигура тети Лили в светломлетнем платье уже показалась из-за поворота. Тетя Лиля шла по дороге, чтобызабрать Люсю, все шла, шла, но не приближалась. Люсе было тепло, в груди что-тосладко, нежно вздрагивало, позванивало, как будто там поселился веселый хрустальныйколокольчик.

Санитары, выгружая носилки, чуть не уронили Люсю. Тот, чтовсю дорогу ел, отпустил руку, чтобы на ходу поковырять в зубе, носилкиперекосило, тяжелое мягкое тело поймали на лету.

— А поосторожней нельзя? — отчетливо, сердито произнес кто-торядом, и голос был похож на голос тети Лили. — Это все-таки ребенок, а не мешокс тряпьем.

В ответ невнятно выругались матом, пахнуло рвотнойкислятиной, но лишь на секунду. Люсе показалось, что она плывет куда-то, легко,как резиновая игрушка в ванной. Ее подняли, опять положили. Она почти очнулась,но боялась открыть глаза, чувствовала прикосновение ледяного металла, резиновыхрук, отчетливо различала тихие голоса, острый запах марганцовки, хлорки,какой-то свежей туалетной воды, табака, мыла, и в красном мареве, подстиснутыми веками, возникло сердитое лицо тети Лили, а рядом замаячило другое лицо.Карие глаза, крепкие крупные зубы, веселая улыбка.

Он улыбался, разговаривал тихо и вежливо, но тетя все равносердилась и выгоняла его. Люся так радовалась, что он пришел, с конфетами, сцветами, чтобы поздравить ее с днем рождения, поцеловать и накормить конфетами,она сама открыла ему дверь, а тетя вышла из ванной и стала кричать. Люся непонимала почему, но все равно ей было хорошо. Рядом с ним ей всегда былохорошо, что бы он ни говорил, ни делал, что бы ни говорили и ни делали другие.Она льнула к нему, старалась угодить во всем, каждое его слово было для нееединственной и главной реальностью. Как он говорил, так она и делала, и думалатак, не желая знать, что может быть по-другому. С его ладони она могла съестьчервяка, дохлую лягушку, смертельный яд и облизнуться от удовольствия.

Дали общий наркоз. Люся провалилась в сплошную, непрогляднуютьму, и последнее, что привиделось ей, было сверкающее тонкое лезвие страннойромбовидной формы и огромные темные пятна крови, расползающиеся по розовой пушистойткани.

* * *

Чай был заварен отлично, по всем правилам но показался ИльеНикитичу совершенно безвкусным. Он встал из-за стола, вылил чай в раковину,сполоснул чашку, поставил ее в сушилку и удалился к себе в комнату. Его мама,Лидия Николаевна, тяжело вздохнула и не сказала ни слова.

Бородин был старым холостяком, жил с мамой, и в последнийраз задумывался о том, какое впечатление он производит на женщин, лет десятьназад. Однако совсем недавно, ни с того ни с сего, стал дольше задерживаться у зеркалаи однажды мрачно спросил маму:

— Как ты считаешь, может красавица влюбиться в жирноечудовище?

— А что случилось? — Лидия Николаевна вздрогнула и испуганноуставилась на него сквозь очки.

— Ничего. Просто спрашиваю. Слушай, может, мне начать гимнастикуделать или бегать по утрам?

— Илюша, что произошло? — Лидия Николаевна отложила книгу,подошла к сыну и развернула его за плечи. — Посмотри мне в глаза.

— Ну, смотрю.

Глаза Лидии Николаевны были увеличены стеклами очков, отэтого взгляд ее казался испуганным. Но на этот раз она действительноиспугалась. Ее пожилой сын многие годы говорил и думал только о работе. Он какбудто забыл, что на свете существуют женщины, в зеркало смотрелся, только когдабрился. Лидия Николаевна в разговорах со своими приятельницами сетовала насложный характер сына, на его замкнутость, говорила, что мальчик выроссовершенным трудоголиком и хорошо бы его с кем-нибудь познакомить. Нельзя же вообщене иметь никакой личной жизни! И очень обидно, что никогда у нее не будетвнуков.

Но она лукавила. С отсутствием внуков она давно смирилась иуже не страдала из-за этого. В глубине души она ужасно боялась, что в ихналаженную, спокойную жизнь когда-нибудь ворвется чужая женщина, и все пойдеткувырком.

Когда-то ему пришлось пережить глупую неразделенную любовь,это была долгая, мучительная история, после которой он сник, стал набирать вес,превратил себя в старика. Лидия Николаевна боялась повторений и не верила, чтоесть на свете женщина, способная по достоинству оценить ее сына. Он не молод,не богат, не красив. Он умный, добрый, порядочный человек, профессионал в своемделе, но кому в наше время это интересно?

— Так кто же она, эта красавица? — несколько раз осторожноспрашивала Лидия Николаевна.