— Илья Никитич, знаете, я очень есть хочу, день былсумасшедший, я даже пообедать не успела. Здесь неплохое кафе, совсем недалеко,в двух кварталах. Давайте я вас приглашу поужинать.

— Нет, это я приглашу вас поужинать, — Илья Никитичрешительно поднялся и взял ее под руку.

На Евгении Михайловне был легкий летящий сарафан из яркогошелка. Было приятно взять под руку такую элегантную даму. Илья Никитич сблагодарностью отметил про себя, что она надела босоножки на плоской подошве.Он был ниже ее на полголовы, и если бы она встала на каблуки, разница в ростеслишком уж бросалась бы в глаза.

— Евгения Михайловна, я так и не понял, изначальный диагнозу нас подтвердился? — спросил Бородин серьезным, деловитым тоном.

— А нет никакого диагноза.

— То есть как — нет? — Бородин остановился посреди дороги,вся деловитость и серьезность слетела, как тополиный пух от порыва ветра, онрастерянно хлопнул глазами и произнес довольно громко:

— Вы считаете, девочка психически здорова?

— Понимаете, Илья Никитич, — доктор Руденко тожеостановилась и широко, ясно улыбнулась, — добросовестный врач вряд ли возьметсяпровести четкую границу между здоровой глупостью, грубой педагогическойзапущенностью и патологической умственной отсталостью. Дебильность отчасти иесть эта граница, а вернее, черная яма, куда можно с чистой совестью скидыватьлюбые неясные формы врожденных интеллектуальных, эмоциональных и нравственныхуродств.

— Нет, я понимаю, я сам читал об этом, но все-таки ЛюсяКоломеец совершенно ненормальная.

— А кто нормальный? — Евгения Михайловна пожала плечами. —Мы с вами? Представьте себе жизнь детдомовского ребенка и сравните ее ссобственным детством. Просто на секунду выведите за скобки все хорошее, чтобыло у вас, маленького, слабенького, трехлетнего, семилетнего, и оставьтетолько самое плохое. А потом возведите в квадрат.

Илья Никитич добросовестно попытался это сделать, но несмог. Очень уж не хотелось. Он опять взял Евгению Михайловну под руку, онипошли дальше, молча перешли улицу, наконец Бородин произнес, уже вполнеспокойно и рассудительно:

— То есть вы не исключаете, что странное поведение девочкивсего лишь результат шока? Или вообще симуляция? Или все вместе?

— Зачем ей симулировать, если она призналась в убийстве? —усмехнулась Евгения Михайловна. — А что касается шока, то его довольно скоропридется пережить нам с вами, и не только нам. И вы, Илья Никитич, эточувствуете, так же, как я. Вы нервничаете из-за этого убийства, из-за того, чтонет пока никакой определенной информации, а есть четкое и мерзкое ощущениеопасности. Я тоже нервничаю, нам обоим надо немного успокоиться и подумать.Больна Люся с рождения или нет, не важно. Она не убивала, вот в чем дело. Все,мы уже пришли. Хотите войти внутрь или останемся на улице?

Кафе оказалось действительно уютным и недорогим. На улице,под тополями, за невысокой оградой стояло два столика, и оба были свободны.Евгения Михайловна заказала себе свиную отбивную с жареной картошкой, чемнемало удивила Бородина, ему казалось, что такая фигура бывает только пристрожайшей диете. Сам он ограничился овощным салатом и окрошкой, причемпопросил не класть сметаны.

Когда отошел официант, повисло неловкое молчание. Бородинобнаружил, что смотрит на Евгению Михайловну в упор, бесцеремонно разглядываетее лицо и не может наглядеться. На миг он представил себе эту женщину у себядома, утром, за завтраком, а рядом свою маму, и такая ясная, такая радостнаякартинка встала у него перед глазами, что он даже покраснел. Ему показалось,Евгения Михайловна хмурится, как будто она могла по его лицу прочитать, что онтам себе навоображал. Ему вдруг совершенно расхотелось обсуждать с ней ЛюсюКоломеец и все, что связано с убийством. Он устал разгадывать логику хитрогоублюдка. Такое с ним было впервые за многие годы. Обычно, если выпадалозапутанное дело, он мог думать и говорить только о нем. А сейчас на кончикеязыка крутился совершенно неуместный вопрос: «Евгения Михайловна, вы замужем?»

Она между тем никак не реагировала на его упорный взгляд.Она курила, расслабленно откинувшись на спинку пластмассового неудобного стула,смотрела сквозь Бородина, и он понял, что доктор Руденко просто отдыхает.

— Очень устаете на работе? — спросил он, чтобы прерватьмолчание.

— По-разному. Иногда бывают совершенно пустые, легкие дни,иногда изматываюсь так, что еле доползаю до дома.

— Вы живете вдвоем с сыном? Она молча кивнула.

— Ваш сын хочет стать психиатром?

— Нет. Стоматологом. Самая денежная из медицинскихспециальностей. В общем, он прав. Я думаю, из него получится неплохойстоматолог. Правда, конкуренция огромная, но его это только подстегивает.

— Сколько ему?

— Двадцать. Сейчас закончил третий курс, поступил сразупосле десятого класса.

— Двадцать лет для меня совершенно загадочный возраст, —улыбнулся Бородин, — себя я отлично помню двадцатилетним, и мне кажется, междумоим поколением и нынешним такая бездна, словно не тридцать лет прошло, а тритысячи.

— Да нет, в общем, они такие же, просто у них большесоблазнов и меньше иллюзий. А так — все то же. Илья Никитич, неужели вампятьдесят?

— Вы думали, больше?

— Честно говоря, да. Не обижайтесь. Просто мне сорок пять, авы, оказывается, не намного старше.

Принесли еду, и некоторое время они молча ели. Бородинвсе-таки обиделся. Но тут же подумал, что если бы она из вежливости сказала,что он выглядит моложе пятидесяти, было бы еще обидней.

Окрошка оказалась неплохой, с маминой, конечно, не сравнить,но есть можно, особенно после жаркого дня. Евгения Михайловна довольно быстросправилась с огромной поджаристой отбивной, но картошку уже не осилила. Лицо еепорозовело, глаза заблестели, она закурила и весело произнесла:

— Ну вот, совсем другое дело. Знаете, когда я голодная,нервничаю, злюсь, голова плохо работает. Теперь я сыта и могу спокойно, четко,без лишних эмоций ответить на все ваши вопросы.

— Замечательно, — кивнул Бородин, — в таком случае, вопроспервый. Как вам кажется, Люся может владеть приемами каратэ?

— Да, конечно, а также дзюдо и джиу-джи-цу, — тихо, серьезноответила Евгения Михайловна, — Люся Коломеец вообще законспирированный агентЦРУ.

— Нет, я понимаю, вопрос идиотский. Но на шее убитойобнаружен след удара тупым предметом. Удар этот мог быть смертельным и нанесенскорее всего человеком, владеющим каратэ.