Конечно, девочка отставала в развитии. В свои пятнадцать летона читала медленно, по слогам, как первоклашка, однако это могло бытьрезультатом педагогической запущенности, плохого, недобросовестного обучения.На вопрос, кто учил ее читать, она ответила не задумываясь: «Тетя Лиля».

— Кто еще?

— Теперь никто…

— А раньше?

— Не помню.

— Ну хорошо, а в школе ты учишься?

— Иногда.

— Расскажи, как ты учишься?

— Плохо.

— Почему? Тебе не нравится учиться?

— Я бестолковая. У меня такая болезнь.

— Какая у тебя болезнь?

— Врожденная.

— Откуда ты знаешь, что у тебя врожденная болезнь?

— Ну, потому, что мне уколы делают, и вообще…

— Кто тебе делает уколы?

— Никто. Врачи. Они злые. Им нравится делать больно.

— Где это было? В больнице?

В ответ тишина. Люся быстро моргала, открывала рот, пытаясьсказать что-то, но вместо слов звучало только частое, хриплое дыхание.

— А мама Зоя делает тебе уколы? Доктор Руденко несколько разпробовала по просьбе следователя Бородина осторожно повернуть разговор всторону загадочной «мамы Зои», но эти два слова вызывали у Люси эмоциональныйступор. Она замолкала, принималась что-нибудь нервно теребить в руках, низкоопускала голову, избегала взглядов. Разговаривать дальше было бесполезно.

За время, прошедшее после убийства, ничего не прояснилось,наоборот, все запуталось еще больше, и путаница казалась Евгении Михайловнечрезвычайно опасной.

Бородин издалека заметил одинокую фигурку на лавочке иускорил шаг. Солнце еще не село но спряталось за высокие дома, и в бархатномзакатном свете женский силуэт выглядел загадочно, романтично, замечательновыглядел. Илья Никитич отрепетировал про себя первую фразу, которую скажет,когда подойдет ближе: «Вы замечательно выглядите, Евгения Михайловна», и тут жеогорчился, потому что прозвучит это как пошлейший, глупейший, никому не нужныйкомплимент.

«Я просто поздороваюсь и пожму руку, — сердито сообщил онсамому себе. — Добрый вечер, Евгения Михайловна. Извините, я опоздал немного…Нет, ерунда, я совершенно не опоздал. Я вообще никогда не опаздываю. Это онапришла раньше. Интересно, почему? Да потому, старый идиот, что ей идти отсвоего института до этого сквера десять минут, рабочий день у нее кончился часназад, и вместо того, чтобы оставаться лишние пятьдесят минут в своем печальномзаведении, она вышла пораньше, посидеть в сквере, отдохнуть, подышать воздухом.Такой чудесный вечер, ну как же не подышать? А ты что подумал? Она примчаласьпотому, что ей не терпелось тебя увидеть? Дурак, ну, дурак! Между прочим, тыдаже не знаешь, замужем она или нет. Кольца не носит, но это ни о чем неговорит. И вообще, опомнись, посмотри на себя со стороны. Старый, толстый,нелепый, замшелый какой-то. Это просто смешно».

Евгения Михайловна между тем взглянула на часы, достала изсумочки сигареты, закурила. Она еще не видела его, и ему вдруг захотелосьостановиться и немного полюбоваться ее плавным профилем, длинной шеей, гладкимисветло-русыми волосами, подстриженными не очень коротко, идеально ровно.Передние пряди загибались внутрь, от этого ее лицо было как бы заключено вкруглые скобки.

«Слишком строгое лицо, слишком строгая прическа. Остриженныеногти без лака. Она много работает и думает исключительно о работе. Отличныйспециалист. Говорят, лучший в подростковой психиатрии. Она, разумеется,замужем, — беспощадно сообщил себе Илья Никитич, — одинокие женщины в еевозрасте ведут себя иначе. Взгляд у них либо жадный, либо обиженный, а чаще ито и другое. Они демонстративно ярко красятся, взбивают волосы, как безе, либовообще не следят за собой, впрочем, тоже демонстративно. Одинокие женщины послесорока предпочитают крайности и теряют чувство гармонии, как и одинокиемужчины, как я, например. А в ней нет никаких крайностей, стало быть, онавсе-таки замужем. Нет, хватит, это действительно смешно. Я ведь не на свиданиепришел, и вообще, она курит, а я не выношу табачного дыма».

Приблизившись, наконец, к Евгении Михайловне, он подумал,что не так уж это и смешно, не такой уж он старый, не такой толстый, а сигаретыу нее совсем мягкие, и дым пахнет даже приятно, и вообще, изумительная погода,самое любимое его время дня, сумерки, и самое любимое время года, лето, а докторРуденко не просто красивая дама, а очень красивая, к тому же умная, и голос унее глубокий, тихий, и волосы она не красит, и глаза не подводит. Строгое лицои строгая прическа говорят прежде всего о хорошем вкусе, об уме и здравомсмысле, а вовсе не о том, что она замужем. В конце концов, какое это имеетзначение? Он ведь разумный человек, трезво оценивает себя и отлично понимает,что красавица никогда не обратит внимание на такое замшелое чудовище, какстарший следователь Бородин…

— Добрый вечер, Евгения Михайловна, — он неловко взял ее заруку, за левую, потому, что в правой была сигарета, хотел поцеловать, но нерешился, получилось торжественное рукопожатие, и он покраснел, в который раз засегодняшний вечер назвав себя старым идиотом.

— Добрый вечер, Илья Никитич, — она улыбнулась и чутьподвинулась, приглашая его сесть рядом.

— Простите, что отнимаю у вас время. Вы, вероятно,торопитесь домой, к семье, — произнес он, кашлянув, — а тут я со своейнастырностью. Не мог дождаться завтрашнего утра и приехать к вам в институт.

— Ну что вы, Илья Никитич, я никуда не тороплюсь, — онаопять улыбнулась и покачала головой, — у сына сессия, он переселился кприятелю, они там занимаются большой компанией, говорят, так получаетсяпродуктивней. Я пытаюсь верить. А настырность вашу я отлично понимаю. То, чтослучилось с Люсей прошлой ночью косвенно подтверждает, что ею кто-томанипулировал и мы имеем дело с самооговором.

— Да? Почему вы так думаете? — он хотел спросить, скольколет сыну, где он учится, но не решился.

— Потому, что если Люся была беременна, то, вероятно, тот,кого она назвала «один человек», действительно существует. И Люся влюблена внего.

— Влюблена? — Бородин слегка передернул плечами. — Но ЛюсяКоломеец слабоумная, отстает в развитии, у нее психология пятилетнего ребенка.Ее просто могли изнасиловать, и к убийству это не имеет отношения.

— Илья Никитич, а вы знаете психологию пятилетнего ребенка?— Евгения Михайловна нервно усмехнулась и заговорила быстро, возбужденно:

— Слабоумие и детскость — совершенно разные вещи, но делодаже не в этом. Уголовной ответственности она нести не может в любом случае.Важно другое. Подростки такого психического склада, как эта девочка,чрезвычайно внушаемы, привязанность их безгранична, предмет любви становитсядля них сверхценной идеей, богом, творцом вселенной, которому они поклоняютсястрастно, слепо. Если у Люси имелся такой божок и если он приказал ей взять насебя зверское убийство, то дело у нас вами обстоит совсем скверно. Приказатьтакое мог только сам убийца, реальный автор восемнадцати ножевых ранений. — Онахотела сказать что-то еще, но замолчала, несколько секунд сидела неподвижно,потом резко поднялась, взглянула на него сверху вниз, глубоко вздохнула,улыбнулась и произнесла совсем другим голосом, спокойным и мягким: