Усаживаясь рисовать, я надеялась на то, что после нескольких минут упертость и настойчивость все же разрушат невидимый барьер под названием «Не могу». Главное, не останавливаться. Но уже через пару минут, рука стала каменной, в горле застрял дурацкий ком и захотелось отшвырнуть карандаш.

Проблема была не в том, что я не могла провести линию или обозначить забор…. Я теряла желание рисовать, его будто вытягивали из меня неведомые силы. Я не доводила эту самую линию, не дорисовывала забор и начинала испытывать отчаяние. Но я терпела и не останавливалась. Делала второй подход, третий, доделывала начатое и… И в результате получала лоскутное одеяло. Тот момент, когда потеряны пропорции, когда не любишь то, что получилось, когда злишься и признаешь свою никчемность. И главное – это таинство не приносило того самого душевного удовольствия. Да и не было это таинством.

– Ерунда, – с отчаянием выдохнула я и отвернулась от альбома.

Сначала я отправилась в свою комнату и пересмотрела старые рисунки. Просто так. Они возвращали меня в прошлое, в те дни, когда я была счастлива. А потом я устремилась в комнату Павла.

Егор уехал сразу после завтрака, и я не опасалась встретить его на лестнице или в гостиной. Каждое утро я отправляла ему сообщение, которое содержало только цифру моего веса. Мне было проще написать, чем сказать… Вес прибывал медленно, но верно, и, наверное, Егор посчитал вопрос решенным.

«Раз дверь открыта, значит, не запрещено», – оправдала я свою смелость.

Меня отчаянно тянуло к одежде Павла, но в тоже время дотронуться до нее было невероятно тяжело. Я была уверена, что Эмма не стирала ее, и футболки, пиджаки, свитера до сих пор хранят тепло… То есть…

Приблизившись к встроенному шкафу, я медленно подняла руку и отодвинула дверцу в сторону. На вешалках и полках все было по-прежнему, как и при жизни Павла.

Я хорошо помнила эту плотную серую рубашку, она гармонично смотрелась в сочетании с самой обыкновенной белой футболкой. Осторожно коснувшись рукава, я будто услышала голос Павла:

«Дженни, у нас с тобой сегодня тяжелый день, не забыла? Вернее, он тяжелый для меня, ходить с девчонками по магазинам – дело непростое…»

Белый джемпер с тонкой голубой отделкой на воротнике и манжетах… К нему отлично подходили белые кроссовки.

«Откуда ты взялась? Вот откуда ты взялась… Наверное, только ты умеешь так радоваться простому цветку…»

Официальный серый костюм. Глаза Павла становились темнее, когда он его надевал.

«Да если б я знал, что со мной происходит… Если бы мне кто-нибудь раньше сказал, что я не смогу контролировать себя рядом с пятнадцатилетней девчонкой, я бы рассмеялся. Не обижайся, это правда. Дай мне время, Дженни…»

Еще одна рубашка. С карманом на груди и коротким рукавом. Приятная мягкая ткань фисташкового цвета.

«Отличные конопушки… Иди ко мне, Дженни… Ты уж давай расти побыстрее, а то отец мне всыплет хорошенько. И будет прав…»

Уютный бежевый свитер. Я помню, как приятно прижиматься к нему щекой…

«А теперь закрывай глаза и спи. Я уйду, когда ты уснешь…»

Слезы потекли по щекам, я резко вытерла их и закрыла дверцу шкафа. «Вот и все, вот и все, вот и все…» – полетели пулями слова в голове, и я сжала виски ладонями чтобы остановить эту боль. Но я знала, что это еще не все.

– Егора нет, и я могу зайти в кабинет папы… – слетело с губ.

Я бы и раньше сто раз это сделала, но кабинет занял Егор, и не так-то просто было решиться. И, конечно, теперь там лежали и его вещи тоже.

То ли в эту минуту в душе появилось больше отваги, то ли трусости поубавилось, но я вышла из комнаты, плотно закрыла за собой дверь и приняла твердое решение нарушить еще одну границу. Я хотела увидеть массивный стол, за которым сидел папа, полки с книгами, фотографии на стене (черно-белые города и спокойное небо над ними), большое окно с видом на сад, стулья с мягкими серыми спинками…

Здесь пахло чернилами и новыми книгами. Не знаю, почему показалось именно так. На краю стола возвышались черные папки, а сверху лежала газета. Раньше около деревянной подставки стояли наши фотографии: Елена Валерьевна в длинном красном платье с бокалом в руке, Егор и Павел вместе на футбольном поле (им лет по четырнадцать) и я в джинсах и голубой футболке на фоне нашей беседки. Конечно, количество рамок теперь должно было сократиться до одной.

Но я ошиблась, Егор убрал лишь фотографию матери, а мою оставил… И это было странно и необъяснимо. Если человек раздражает, и ты его терпеть не можешь, то зачем на него часто смотреть?

«Может, из-за папы не стал убирать…»

Я села в большое удобное кресло с высокой спинкой, положила руки на подлокотники и задержала дыхание, впитывая секунды. Как хорошо, что у меня отличная память, и я могу убегать в прошлое. Хотя бы иногда.

«Дженни, если бы ты знала, как я счастлив. Я сожалею лишь об одном – что не растил тебя с самого рождения…»

– Мне тоже жаль, папа…

Наверное, я была бы самым счастливым ребенком на свете, если бы мои родители не расстались. Теперь-то я понимаю, как все в этом мире зыбко.

«Честно говоря, я бы предпочел другое место для отдыха, более уединенное и комфортное, но сейчас думаю, ты сделала правильный выбор. У меня ощущение, будто я помолодел лет на двадцать. Завтра утром обязательно купим свежую выпечку и будем пить чай на балконе…»

– Хорошо, что мы с тобой слетали в Черногорию. Это так здорово, что море показал мне именно ты.

Выдвинув верхний ящик тумбы, я заглянула в него и разочарованно вздохнула. Здесь уже царил мир Егора: визитки, наручные часы, планшет, глянцевый журнал про машины, а под ним… Ежедневник. Черный с оригинальной мятой обложкой: будто кто-то всесильный приплюснул морские волны, а затем разгладил их. И лента-закладка, на кончике которой прикреплен миниатюрный кинжал. Именно этот ежедневник я подарила Егору на день рождения.

Почему-то руки дрожали, когда я осторожно вынимала его из ящика. Я точно помнила, что листы не датированные, а значит, их можно было начать заполнять в любой день. Нет, я не собиралась открывать ежедневник, это все равно что сунуть нос в личную жизнь человека. Да и что я там увижу? Мой подарок ничего не значил для Егора. Я бы и не дарила его, но невозможно так поступить, если в семье день рождения у братьев-близнецов.

Нет, я не собиралась открывать ежедневник.

Точно, нет.

Но я его открыла…

Просто так.

Не знаю почему.

Это получилось само собой.

Автоматически.

Листы были гладкие, разлинованные, чистые, и не имелось записей ни на первой, ни на второй, ни на третьей страницах. Я листала уже просто так, слушая шелест, постепенно расслабляясь, но потом промелькнула размашистая надпись, и я быстро вернулась к ней.