Утреннее солнце нагрело машину, я открываю люк в крыше. Просидев секунд тридцать на пассажирском сиденье, Лили перебирается на свое привычное место – мои колени. Она трижды поворачивается вокруг своей оси, а я жду у знака остановки, пока она не успокоится, потому что трудно вести машину, когда твоя собака топчется по чувствительным местам, куда ей не следовало бы наступать. Как всегда, она устраивается, положив голову на сгиб моего левого локтя, и мы сворачиваем на улицу, ведущую на запад.

Мы в два счета доезжаем до Тихоокеанского шоссе. А где же все? Как будто мгла и дымка настолько усыпила весь город, что его жители забыли о привычке рано вставать. Их потеря – наша удача. Солнце продолжает сиять, когда мы съезжаем с десятого шоссе через туннель, откуда в первый раз мельком видим Тихий океан. Гостям города трудно объяснить разницу в погоде между большей частью Лос-Анджелеса и океаном. Побережье – место, куда солнце заглядывает в последнюю очередь. Но не сегодня. Сегодня вода величественно искрится в лучах солнца.

Я включаю первую попавшуюся музыку на своем телефоне и прибавляю громкость, но Лили не в восторге – с виду можно подумать, что она переживает мучительное похмелье, а гулкие басы бьют ей прямо по ушам, поэтому я убавляю громкость так, чтобы музыка была едва слышна сквозь шум ветра за окнами и над люком в крыше. Мы проезжаем ряд привычных ориентиров: ресторан, где состоялось мое первое свидание с Джеффри; Парадайз-Коув, где я обедал с отцом во время его последнего приезда; супермаркет «Транкас», где в свои двадцать лет я обычно покупал воду в бутылках и что-нибудь пожевать, а потом спешил на пляж Малибу. Возле каждого из этих мест я вижу себя молодого и еле сдерживаюсь, чтобы не помахать. Интересно, что думают обо мне сейчас мои молодые версии? Узнали бы они меня, удосужились бы помахать в ответ?

Мы останавливаемся возле Эль-Матадор, в десяти милях к северу от Малибу – обычно берег здесь приносит утешение и проясняет мысли. Когда я только перебрался в город, порой я хватал полотенце, солнцезащитный крем, одного-двух друзей, мы приезжали сюда, на пляж, и утащить меня отсюда удавалось лишь на закате. А теперь дел всегда находится слишком много, чтобы позволить себе бездельничать целыми днями, но это, наверное, просто предлог. Какие еще дела?

Несмотря на ранний час, на крошечной парковке осталось всего три свободных места, и я занимаю одно из них. Остальные наверняка захватили серферы: их внутренние часы синхронизированы с графиком приливов. Парковка располагается на высоте, пожалуй, футов ста пятидесяти над пляжем, отсюда открывается потрясающий вид. Видны и другие бухточки с пляжами-карманами – Эль-Пескадор («рыбак) и Эль-Пьедра («скала»). Интересно, почему Эль-Матадор получил такое название. Участник боя быков. Может, из-за скал, выдающихся в море. Но, по-моему, они похожи не столько на быков, сколько на морские чудовища. Такие, как осьминог. Правда, название «Эль-Пульпо»[8] звучало бы менее заманчиво.

Мы с Лили выходим из машины и идем по верху, вдоль края скал. Я беру ее на руки, мы вместе смотрим в сторону горизонта.

– Так ты помнишь этот пляж?

– А это пляж? – спрашивает она.

– Да, да, – вон там, внизу.

Лили смотрит вниз.

– Помню, – и нерешительно добавляет: – А вниз мы пойдем?

– Сегодня – нет. Собакам на этот пляж нельзя.

Так сказано на табличке, но я подумываю нарушить правила. Ну и что будет? Кто-нибудь вызовет смотрителя? Полицию? Но Лили и без того довольна, а поблизости есть свободный стол для пикника, так что я решаю на всякий случай никого не злить.

– Пожалуй, мы могли бы просто посидеть здесь.

Лили соглашается, мы садимся к столу, слушаем океан, и шум прибоя, поскольку он доносится снизу, кажется более далеким, чем на самом деле. Приглушенный смех и болтовня купальщиков вместе с криками кружащихся над водой чаек дополняют симфонию.

– Нам надо кое-что решить, мартышка.

Подумав минутку над моими словами, Лили спрашивает:

– Почему ты зовешь меня так?

– Как – «так»?

– Мартышкой.

– Почему я зову тебя мартышкой?

– И другими словами.

– Это язык нежности.

– Не понимаю, – Лили щурится, глядя на солнце.

– «Язык нежности» – это слова или выражения, с которыми обращаешься к тем, к кому питаешь глубокие чувства.

Налетает ветер, некоторое время мы сидим молча.

– У тебя для меня много всяких слов, – замечает Лили.

– Это потому, что я к тебе неравнодушен, – и мне тут же приходит в голову запоздалая мысль: – А у тебя есть какие-нибудь ласковые прозвища для меня?

Лили задумывается.

– Обычно я называю тебя мысленно «этот парень».

Я мог бы расстроиться, но не стал. Наверное, язык нежности – сугубо человеческое понятие. И уж конечно, не собаки его выдумали. У них другие методы – к примеру, вилять хвостом. Для Лили я «этот парень». Парень.

Ее парень.

Внизу из воды выныривает стая дельфинов, и мы смотрим, как они появляются над поверхностью и набегающими волнами, а потом прыгают обратно в воду. У меня мелькает мысль: жаль, что мы так высоко на скалах, а то я поплыл бы к дельфинам, попросил их оторвать длинными носами осьминога от Лили и вернуть его в океанские глубины.

– Осьминог сейчас слышит нас? – спрашиваю я.

– Нет.

– А ты можешь отличить?

– Иногда. Ему часто становится скучно с нами, и он отключается.

– Если скучно, взял бы да свалил, – я почесываю Лили шею и пытаюсь проглотить обиду. Скучно с нами? Серьезно? Он, между прочим, тоже не блещет ни умом, ни остроумием. Кем, черт возьми, он себя возомнил?

Лили поднимает нос по ветру так, что сразу видно – почесывание ей приятно, поэтому я продолжаю. Теперь я ласкаю ее свободнее, зная, что осьминог вмешиваться не станет.

– Нам надо принять кое-какие решения, гусенок. Непростые решения. Насчет того, как отделаться от… – вместо того, чтобы произнести «осьминог», я молча указываю на него. Не хочу возбуждать его любопытство. – Честно говоря, все возможные варианты – херня.

Я продолжаю гладить Лили по спине. Не знаю, насколько она поняла меня. Херня для осьминога? Херня для нее? Херня для нас? Я думаю о том, что услышал от Дуги и прочел сам, когда собирал информацию – впрочем, поиски почти ничего не дали: если набрать в Гугле «осьминог у собак», выпадут в основном ссылки про то, как сделать осьминога из сосисок для хот-догов: разрезать нижние две трети вдоль на восемь частей, чтобы получились щупальцы, и оставить верхнюю треть, то есть конец сосиски, неразрезанным. Кажется, японцы кладут таких осьминогов в коробки с бенто для детей. А я был лучшего мнения о японцах.