– Я сделаю нам еще по стаканчику? – голос Трента звучит тихо и вяло, а потом и вовсе тонет в дневном фоновом шуме.

Я оборачиваюсь к Тренту, который даже не шевельнулся.

– Я сам. Через минуту.

Мое тело словно вросло в шезлонг. Способа грациозно встать с него не существует, а сидеть на солнце очень приятно. Я почти расслабился впервые за много недель. Лили тоже понравилось бы здесь: теплый день, мягкая травка, тихий задний двор, полный запахов. Но с тех пор, как осьминог отнял у нее зрение, я стараюсь не подпускать ее к воде. Неспешная прогулка по двору вполне может закончиться неожиданным падением в бассейн.

Жизнь в домашней обстановке пришлось подкорректировать, но мы справились. В памяти Лили сохранилось расположение предметов, но порой она промахивается мимо двери на несколько дюймов. Наши старания напоминают мне бородатую шутку про Хелен Келлер[9]: как наказать Хелен Келлер? Сделать перестановку мебели.

Услышав о том, что Лили ослепла, ветеринар Дуги не удивился, хотя ни он, ни другие врачи ничем не могли вернуть ей зрение; имеющиеся у нас варианты, как обычно, удручали. Взамен лечения Дуги посоветовал выбрать в доме определенное место и назвать его «базой». Если Лили потеряет ориентацию, моя задача – поставить ее на это место, носом всегда в одном и том же направлении, и громко объявить: «База!» Это все равно что нажать кнопку перезагрузки, чтобы разом помочь ей сориентироваться. При этом я всегда чувствую себя глупо (Марко! Поло![10]), но метод, кажется, действует, Лили с благодарностью реагирует на помощь. Мало-помалу мы во всем разобрались.

Как Хелен Келлер познакомилась с мужем? На свидании вслепую. Почему у Хелен Келлер мокрая нога? Потому что собака у нее тоже слепая.

На траве у глубокого края бассейна Уизи треплет надувной пляжный мяч. Ее видно отовсюду в оранжевом спасательном жилете специально для собак. Английские бульдоги обычно не ассоциируются с плаванием, и смотрится Уизи у бассейна немного неуместно – как Уинстон Черчилль на пляже. Я поворачиваю голову как раз вовремя и вижу, как она спихивает мяч в бассейн. И разочарованно смотрит, как он медленно уплывает за пределы досягаемости. Уизи вываливает язык и тяжело дышит, словно упрашивая мяч подплыть поближе. Но мяч не подплывает, и это даже к лучшему. Стоит Уизи только вонзить в него зубы, как мячу придет конец.

– Где ты берешь игрушки для бассейна?

Трент стонет. Отворачивает голову, очки слетают с лица.

– Игрушки для бассейна. Где ты их покупаешь?

– Там, в Вентуре, – он переворачивается на спину. – А я думал, ты попить сделаешь.

– Как думаешь, там есть акулы?

– Акулы?!

– Надувные акулы.

Трент на минуту задумывается.

– Там есть… дельфины.

Я обдумываю ответ. Дельфины не годятся. На дельфинов осьминог не купится.

– Мне надо, чтобы у них был угрожающий вид. Чтобы они были акулами.

– Подрисуй им зубы.

– Не только зубы, но и дыхала.

– Зачем они тебе?

– Для осьминога.

Трент привстает на локтях, наощупь отыскивает темные очки и водружает их обратно на нос. И смотрит на меня.

– Ты этой твари еще подарки покупаешь?

– Не подарки. Помехи. Осьминоги боятся акул.

– Правда?

Трент трясет головой и дико машет руками в воздухе. Он боится пчел и часто отмахивается, даже когда я не вижу поблизости ни одной пчелы.

– Проехали. Схожу нам за выпивкой.

Я забираю его стакан вместе с моим и направляюсь на кухню. Бетонная площадка у бассейна раскалилась, я иду быстро, чтобы не обжечь ступни. Перед тем, как шагнуть через порог, я замечаю свое отражение в раздвижной застекленной двери и застываю, как вкопанный. Чувствую, как раскаленный бетон жжет подошвы, но мне все равно. Под действием солнца и алкоголя глаза воспринимают мое отражение как нечто туманное и расплывчатое. Но несмотря на нечеткость моего отраженного двойника, я замечаю явную резкость черт лица и общую всклокоченность вида. Прищуриваюсь и отступаю на шаг. Теперь отражение почти двоится. Вместо двух рук и двух ног у меня четыре руки и четыре ноги. Восемь.

Я сам себя не узнаю.

Я становлюсь жестче и злее, я дичаю.

Я превращаюсь в осьминога.

3.

Я засовываю руку в бумажный пакет с шестью печеньками и тремя салфетками, достаю печенье с карамельками и шоколадной крошкой и кусаю. Печенька теплая, потому что недавно вынута в булочной из духовки – или потому, что лежала у меня в машине на приборной доске, но мне без разницы. Я знаю только одно: если уж приходится проводить очередную пятницу в этом сливочно-масляном аду, буду есть печенье, и побольше.

Дженни я не угощаю.

– Что это? – я скептически таращусь на стопку довольно больших карточек в руках Дженни.

– Я тут подумала, что мы могли бы попробовать сегодня что-нибудь новое.

– Не люблю новое.

Не прямо сейчас и уж конечно, не в компании Дженни.

Она кивает, но продолжает стоять на своем. По размеру и форме ее карточки напоминают мне открытки, по которым мы с Мередит часто вышивали в детстве. Многие игрушки Мередит нравились мне гораздо больше собственных, особенно плюшевые зверята и всякое рукоделие. Однажды на Рождество ей подарили набор, чтобы делать пальчиковые куклы, и она просто отдала его мне. Сейчас мне не помешала бы одна из этих кукол – я не прочь показать один конкретный палец Дженни.

– Знаете тест Роршаха?

– Кто же его не знает?

– Это значит «да»?

Черт подери, Дженни. Я снова откусываю печенье, набиваю им полный рот.

– Чернильные кляксы.

– Вы когда-нибудь проходили его?

– Нет. И не понимаю, зачем мне его проходить сейчас.

– Он поможет мне разобраться в вашем эмоциональном функционировании, мыслительных процессах, внутренних конфликтах, понять, нет ли у вас каких-нибудь скрытых расстройств мышления…

– Вроде убежденности, что у моей собаки на голове осьминог? Таких расстройств мышления?

– Этого я не говорила.

– Это вы подразумевали.

– Нет, не подразумевала.

– Все потому, что я показал вам снимок!

Подавшись вперед на стуле, Дженни пытается развеять мое беспокойство бесхитростным жестом, но теряет равновесие и чуть не изображает нечто вроде преклонения колен.