На этот раз он выбрался из вагона со значительно меньшимиусилиями.

Основной пик нагрузок уже спал, и в метро было не так многолюдей. Он сделал две пересадки и проехал в общей сложности одиннадцать станций,прежде чем нашел нужную ему станцию, рядом с которой находился дом журналисткиГорюновой. Он нашел улицу и дом почти сразу, благо они были расположены насоседней с выходом из метро улице.

Квартиру ему открыла сама Таня Горюнова. Она была в очках,придававших ей какой-то серьезный вид, так не вязавшийся с ее мальчишескойстрижкой, потертыми джинсами и вязаным свитером, надетым, очевидно, на голоетело.

— Вам кого? — весело спросила женщина.

— Вы Татьяна Горюнова? — При необходимости он умелпроизводить впечатление на женщин, покоряя их своим шармом.

— Да, а вы, простите, кто?

— Я из частного сыскного агентства. Моя фамилия… — онпридумал первую попавшуюся фамилию, — и мне хотелось бы поговорить с вами.

— Заходите, — пожала плечами женщина, пропуская его внутрь.При том она попридержала ногой кота, уже собиравшегося выскочить за дверь.

Дронго вошел в квартиру, прошел в большую гостиную.Журналистка жила с мамой и большим сиамским котом. Отсутствие детей и мужчинощущалось в квартире почти энергетически, словно некоторые силовые линии,пронзавшие пространство этих комнат, были не заполнены какой-то необходимоймассой.

Здесь, в этой квартире, было ощущение остановившегосявремени. Несмотря на всю энергию, так излучаемую Горюновой, обстановка вквартире, очевидно, не менялась с конца шестидесятых.

В гостиную вышла мать Горюновой, поразительно похожая насвою дочь.

Только без очков и с более мягкими чертами лица.

— Добрый вечер, — сказала старая женщина, она привыкла неудивляться неожиданным визитерам дочери, ее ночным гостям, — вы будете пить снами чай?

Ему сразу понравилась эта милая, спокойная женщина.

— Обязательно, — улыбнулся Дронго.

В гостиной наконец появилась и сама Таня Горюнова. Ей былоуже под сорок, но на работе и дома ее по-прежнему называли Таней, словностараясь сгладить тяжкую ношу ее позднего девичества. Горюнова была талантливойжурналисткой и женщиной с неудавшейся судьбой. Такое иногда тоже случалось, игоревшая на работе журналистка превращалась в быту в обыкновенный «синийчулок».

— Чем я могу быть вам полезна? — Горюнова села на диван.

— Я по делу об убийстве банкира Воробьева.

— Аркадия Борисовича, — оживилась Горюнова, — конечно, как ясразу не догадалась. Так ведь этому несчастному парню дали пятнадцать лет.

— А почему вы решили, что он несчастный?

— Но он же не убивал, — возмутилась Горюнова, — это такочевидно! Я видела этого парня. Типичный деревенский парень, не способныйпродумать на два хода вперед. Неужели вы думаете, я могу поверить в еговиновность?

— С вами интересно разговаривать, — оживился Дронго, — так,кажется, нужно говорить в подобных случаях. А кто тогда убийца?

— Не знаю, кто угодно, но только не он, — тряхнула своеймальчишеской челкой Горюнова.

Ее мать внесла чай в старинных, возможно, перешедших к нимпо наследству, больших, красиво расписанных чашках.

— Угощайтесь, — ласково сказала она, медленно выходя изкомнаты. Мать журналистки была умной женщиной и справедливо считала, что упришедшего в их дом так поздно мужчины могут быть свои, более конкретныеинтересы.

— Куда тогда делся пистолет? — спросил Дронго.

— Не знаю, но его могли забрать убийцы. Да мало ли что таммогло произойти! Но в любом случае это не Назаров. Я видела его глаза на суде.

— Это не доказательство.

— Знаю, но я чувствую, что здесь что-то не так.

— Вы пришли к Воробьеву раньше всех. Верно?

— Кажется, да. Во всяком случае, у него в приемной никого небыло.

Кроме его секретаря. Красивая такая девушка Кира. И этогонесчастного парня.

— Вы не заметили в кабинете банкира ничего подозрительного?

— Конечно, нет, меня об этом и следователи спрашивали.Ничего необычного не было. Мы сели за столик, поговорили, и я вышла. Пейте чай,а то он остынет.

— Спасибо. Вы, кажется, разлили там кофе.

— Ах это… — Женщина чуть покраснела. — Да, я случайно заделачашку с кофе и пролила на стол и кресла.

— Простите, вы разлили кофе на себя?

— Можно сказать так. Я обычно хожу в джинсах. И хотя яуспела вскочить, кофе пролился на кресла, и там уже невозможно было сидеть.

— Вы сразу вышли?

— Мне сказали, что пришла его супруга, и я вышла.

— Когда вы вошли, Назаров проверял вашу сумку? Конечно. Вселично проверил. Хотя охранники проверяли меня и внизу тоже. И, кстати, оченьтщательно, словно чувствовали в тот день, что скоро убьют их хозяина.

— Вы наблюдательны…

— У нас просто схожие профессии. Я ушла и увидела, как кнему заходит его супруга. Кстати, неприятная особа. Она даже не поздороваласьсо мной в суде, словно не видела меня в тот день. А вот Марина Левина, такаяизвестная актриса, меня сразу узнала. Мы ведь в тот день с ней виделись внизу,на первом этаже, у лифта.

— Вы не можете описать, как была одета Левина?

— Конечно, могу. На ней были светлые брюки серого цвета итемная блузка. По-моему, от Сен-Лорана. А вот Светлана Викторовна была в темномкрасивом платье. И сверху был легкий плащ, хотя было довольно тепло.

— А в руках у жены Воробьева что-нибудь было?

— Сумка. Довольно красивая. Не знаю «от кого», но оченьстильная. Такие сумочки стоят, наверное, целое состояние.

Горюнова говорила об этом без зависти. Просто констатировалафакт.

— А вот у Марины Левиной была маленькая стеганая сумочка. Нацепочке.

Такая «а-ля Шанель».

— А у вас?

— У меня была моя журналистская сумка. Она служит мне ужевосемь лет.

Вас интересует мое платье тоже?

— Нет, — улыбнулся Дронго, — ваш наряд меня интересуетменьше. Вы гораздо интереснее как человек и без обсуждения ваших нарядов. Агромкие названия меня как-то мало интересуют.

— Спасибо. А вы действительно из частного агентства?

— Не похоже?