— Кто говорит? — спросила Кира. — Сейчас соединю с АркадиемБорисовичем.

Она включила переговорное устройство:

— Аркадий Борисович, вам звонят из Министерства финансов. Выпросили соединить, когда они позвонят.

Кира переключила телефон на хозяина кабинета, а сама, собравбумаги и положив их на стол, вышла из приемной, оставив Назарова одного. Черезминуту она вернулась.

«Видимо, ходила в туалет, — подумал Роман. — Конечно, ейможно, а нам — нет».

Через полчаса в приемной появился другой охранник — ВалерийКочкин.

Назаров, с удовольствием уступив ему свой стул, вышел вкоридор, доставая сигареты. Здесь курить не полагалось, но многие охранники сбольшим воодушевлением нарушали это правило. Открыв новую пачку и затянувшись,он пошел к лифту, еще не зная, что это будет его последняя пачка сигарет,открытая им на свободе.

А в приемной раздался требовательный звонок внутреннеготелефона.

— Кира, — закричал в трубке кто-то очень нетерпеливый, —почему не отвечает Аркадий Борисович? Мы договаривались с ним в пять часовсозвониться.

Он не берет трубку своего прямого телефона.

— Аркадий Борисович сейчас занят, — попыталась объяснитьКира.

— Какой к черту занят? Он же всегда берет этот телефон сам.Если он в кабинете, пусть возьмет трубку.

— Он просил его не беспокоить.

— Соедини, говорю, это очень важно. Кира сильно колебалась.

— Хорошо, — наконец сказала она, — сейчас я ему доложу, что вызвоните.

Она подошла к дверям кабинета. Кочкин проводил ее взглядом.Она открыла дверь кабинета и, сделав три шага вглубь, внезапно застонала илизакричала.

Кочкин одним прыжком очутился у дверей.

За столом сидел Аркадий Борисович Воробьев с простреленнойголовой. Все лицо было залито кровью. Он уже не дышал.

В тот день он прилетел в Москву и по установившейся традициизаехал к Владимиру Владимировичу получить новое назначение и документы.

Войдя в квартиру, он заметил сидевшего в глубине комнаты человека.Это его удивило. Раньше он никогда не встречался здесь с незнакомымипосетителями.

Дронго прошел в комнату, несколько опасаясь неожиданнойвстречи, когда незнакомец, даже не повернувшись в его сторону, добродушнопроизнес:

— Ну, вот наконец и встретились.

И только затем повернулся. Не узнать полковника Родионовабыло невозможно. Хотя он сильно постарел, ведь прошло уже четыре года после ихпоследней встречи. Объятия были крепкими, дружескими.

— Рад, — говорил Родионов, — очень рад за тебя, родной тымой. Думал, не вернешься. Или убьют где-нибудь. Снова подставят.

Он улыбался, чуть прищуривая глаза за довольно плотнымистеклами очков.

Правда, взгляд, даже немного близорукий и старческий, былвсе такой же острый и цепкий, словно подмечающий все детали в обликесобеседника.

— Он ждал вас с самого утра, — Владимир Владимировичпроизнес это уже из кухни, куда он спешно отправился заваривать свой«фирменный» чай.

— Что-нибудь случилось? — спросил Дронго, усаживаясьнапротив своего бывшего руководителя.

— Как тебе известно, я уже не в разведке, — начал Родионов,— ушел оттуда по принципиальным соображениям, еще когда начинался этот бардак.

— Я помню, — серьезно ответил Дронго. Он знал, что подобнаятема была самой трудной, самой болезненной для его коллег.

Родионов чуть пригладил седые волосы, вздохнул:

— Думал тогда, ты не вернешься из Великобритании. У тебя небыло вообще никаких шансов. Затем, правда, узнал, что тебе вновь повезло. Хотяэто, конечно, было не везение.

Дронго молчал. В таких случаях лучше молчать.

— Сначала трудно было без работы, — продолжал Родионов, — нопотом меня взяли в коллегию адвокатов, пригодилось мое юридическое образование.Вот теперь уже три года, как я член коллегии адвокатов.

Владимир Владимирович принес чай.

— Угощайтесь, — приветливо предложил он. С Родионовым егосвязывала более чем тридцатипятилетняя дружба.

— Понимаешь, какое дело, — Родионов не стал пить слишкомгорячий чай, лишь подвинул стакан с блюдечком к себе, — я веду одно уголовноедело.

Непонятное какое-то, запутанное. И мой подзащитный получилпятнадцать лет по приговору суда. Хотя клянется, что не убивал человека. И вотне знаю почему — я ему верю. Да и доказательств никаких нет, что именно онубивал. Просто шумное дело, убийство банкира, газеты все центральные об этомписали. Вот суд и дал парню пятнадцать лет. Так сказать, в назидание другим.Как пример активной борьбы нашего судопроизводства с ростом насилия. И не учелникаких обстоятельств дела. А парень, между прочим, неплохой, женитьсясобирался скоро.

Ребенка они ждали. Суд счел это одним из косвенныхподтверждений его вины. Мол, пошел на убийство банкира из-за денег. Только непохоже, что эти деньги получил. Его невеста — лимитчица. Как жила в общежитии,так там и живет, теперь безо всякой надежды оттуда выбраться.

— Это еще ничего не доказывает, — Дронго иногда бывалнеузнаваемо жестким, словно другим человеком. И это раздражало прежде всего егосамого.

— Согласен, — Родионов взял наконец стакан с чаем, сделалнесколько глотков, — но понимаешь, в чем дело, орудие убийства не нашли.

— Типичный случай, — вздохнул Дронго, — у меня был воФранции похожий случай. Но и тогда убитый сам невольно помог своему убийце.

— Думаешь, банкир сам застрелился?

— Конечно, нет. Я ведь прекрасно знаю, какая разница междувыстрелом в висок собственноручно и с расстояния. Пороховой поясок, ожоги,характерные изменения кожи — это может рассказать нам любой криминалист.

— Они вынесли твердое решение — убийство, — кивнул Родионов,— и на основании их уверенности суд приговорил парня к такому суровомунаказанию.

— И оружие не было найдено?

— В том-то и дело, что нет. А парня завтра отправляют вколонию. И ничего, похоже, нельзя сделать. Я, правда, подал кассационную жалобув Верховный суд, но на него мало надежды, слишком громкое дело стало известноеще до своего рассмотрения.

— Вы хотите, чтобы я с ним поговорил? — понял Дронго.

— Да. И если можно, познакомился с материалами дела.Понимаешь, это очень важно. Я ведь помню, как ты работал нашим аналитиком, а вданном случае твои способности могут пригодиться.