Расчет оправдался. Четыре месяца спустя Исра снова забеременела.

Они ехали домой от доктора Джабера, Фарида сидела на переднем пассажирском сиденье. Халед барабанил пальцами по рулю, мурлыкая под нос песню египетской исполнительницы Умм Кульсум. В зеркало заднего вида Фарида хорошо видела Исру: та сидела, крепко прижимая к себе Дейю, и смотрела в окно на голубей, клюющих крошки на тротуаре. Фарида повернулась к невестке:

– Ну, что я говорила? Бросишь кормить – и тут же забеременеешь.

Исра улыбнулась:

– Надеюсь, Адам обрадуется.

– Конечно, обрадуется!

– Но вдруг он не хочет сейчас еще одного ребенка?

– Чушь. Дети – это клей, который скрепляет брак.

– Но вдруг… – Исра запнулась и, набрав в грудь побольше воздуха, выпалила: – Вдруг опять девочка?

– Да ну нет, быть того не может. – Фарида откинулась на спинку сиденья. – На этот раз будет мальчик. Мне чутье подсказывает.

Халед скептически поднял бровь:

– Чутье, говоришь?

– Да, чутье! Женский инстинкт.

– Ну да, ну да, – со смехом отозвался он. – И что тебе втемяшились эти сыновья? Альхамдулиллах, у нас и своих хватает!

– Да неужели? – Фарида повернулась к нему. – Что-то ты не был таким добреньким, когда я ходила беременная! Забыл, как измывался надо мной?

Халед, побагровев, отвел взгляд.

– Правда глаза колет, да?

– Бикафи. – Халед сверкнул на жену глазами. – Хватит.

Фарида покачала головой. Как можно остаться таким бесчувственным бревном после стольких лет, после всего, через что ей пришлось пройти по его милости? После всего, что она сделала для него? Ради него! Она вздохнула, стараясь прогнать незваные мысли. Фарида знала свое место в этом мире. Детские горести – нищета, голод, издевательства – научили ее, что все беды на свете неразрывно связаны. Она не удивлялась, когда отец приходил домой и нещадно лупил детей – ведь в его крови бурлила трагедия Накбы. Не удивлялась, когда он выдал ее замуж за человека, который тоже стал ее бить. Как он мог не бить, если они были так бедны, что вся их жизнь состояла из одних сплошных злосчастий? Фарида знала, что страдания женщин берут начало в страданиях мужчин, что рабство одних порождает рабство других. Стали бы мужчины колотить ее, если бы их самих не колотили? Вряд ли – и именно понимание того, что за болью стоит боль, годами давало ей силы сносить истязания Халеда и не падать духом. Что толку ныть? Она давным-давно решила, что внимания достойны лишь те вещи, на которые она в силах повлиять.

Фарида отвернулась от Халеда и снова взглянула в зеркало заднего вида.

– Не слушай его, – сказала она Исре. – Иншаллах, на этот раз у тебя будет сын.

Но Исру это, похоже, не успокоило.

Фарида вздохнула.

– Да даже если девочка – хотя никакой девочки не будет! – но если, не приведи Господь, все же получится девочка, это же не конец света.

Исра поймала ее взгляд в зеркале:

– Правда?

– Правда, – ответила Фарида. – Родишь еще, делов-то.

Все-таки Исре повезло. С Фаридой никто так не миндальничал.

– Пойдем. – Фарида появилась на пороге кухни и нависла над Исрой – невестка в выцветшем розовом халате, стоя на коленях, выметала паутину из-под холодильника. Полы были уже вымыты, тесто замешено, кастрюля окры тушилась на плите.

– Куда? – удивилась Исра.

Фарида расправила край темно-синей тобы, прикрывавшей ее телеса.

– Проведаем мою подругу, Умм Ахмед, – ответила она. – У ее невестки недавно родился мальчик. Первый внук Умм Ахмед.

Руки Исры сами собой рванулись к животу. Она заставила себя опустить их. Фарида знала, что для невестки это больная тема. При виде того, как Исра вцепилась в свой халат, ей даже стало жалко девчонку. Может, не стоит так давить на нее? Но как еще обеспечить продолжение рода в этой стране? Как еще гарантировать себе безбедное существование в будущем? К тому же Исра не единственная женщина в мире, которую шпыняют за то, что она родила девочку. «Так было всегда», – сказала себе Фарида. Может, это и несправедливо, но не она устанавливает правила. Они едины для всех. И Исра не исключение.

На улице подмораживало, ветер еще по-зимнему щипал носы. Фарида шагала впереди, Исра шла следом и везла в коляске Дейю. Фарида только сейчас осознала, что они не выходили из дому с тех пор, как ездили к доктору Джаберу. Слишком было холодно. Раз в неделю Халед закупал продукты: в воскресенье по утрам ездил в «Аль-Салям» на Пятой авеню за халяльным мясом, а по пятницам, после молитвы джума, к «Трем парням из Бруклина» за цукини и баклажанами, которые Фарида так любила. Теперь, когда стало теплеть, ей не терпелось поехать с ним. Фарида вряд ли бы в этом призналась, тем более вслух, но за пятнадцать лет, прожитых в Америке, она могла по пальцам пересчитать случаи, когда ходила куда-либо без Халеда. Она не умела водить машину, плохо говорила по-английски, поэтому если и переступала порог дома, предварительно высунувшись наружу и тревожно оглядевшись по сторонам, то только чтобы пройтись по ближайшим улицам, навестить арабских соседок. Даже теперь, хотя Умм Ахмед жила неподалеку, Фарида ловила себя на том, что поглядывает назад, – ее тянуло повернуть домой. Там она все знает: где ее кровать, как включить отопление, сколько шагов от спальни до кухни. Знает, где лежат чистые полотенца, сколько времени разогревается духовка, сколько щепоток тмина бросать в чечевичный суп. Но здесь, на этих улицах, она не знает ничего. А вдруг она заблудится? А вдруг на нее нападут бандиты? Что тогда делать? Прожив в этой стране пятнадцать лет, Фарида здесь так и не обвыклась.

Но все же это лучше, чем лагерь беженцев, напоминала себе Фарида, нервно поглядывая на проезжающие машины и собираясь с духом всякий раз, когда предстояло перейти улицу. Лучше, чем их с Халедом многолетнее прозябание в лачугах. Ей вспоминались разбитые дороги ее детства, вспоминалось, как она целыми днями настирывала с матерью их отрепья, сгорбившись над ржавым баком и закатав рукава до локтей. Как часами простаивала в очереди к ооновскому пункту помощи, чтобы получить пакеты с рисом и мукой или несколько одеял, которые помогут не замерзнуть суровой зимой, – а потом, согнувшись в три погибели, тащила все это к их палатке. Сточные канавы воняли так омерзительно, что она нацепляла на нос прищепку для белья. Там, в лагере беженцев, тревога будто была частью ее тела. А здесь, в Америке, по крайней мере, своя крыша над головой, они живут в тепле и едят досыта.

Наконец они дошли до улицы, где жила Умм Ахмед. Все дома здесь были одинаковые, и люди, бредущие по тротуарам, тоже казались на одно лицо. И дело было даже не в манере одеваться, которую Фарида считала безвкусной, – драные джинсы, кофты с глубокими вырезами, – а в манере передвигаться. Они неслись куда-то, словно мошкара. Интересно, каково это – быть американцем: выходишь за порог и всегда точно знаешь, куда направляешься и что будешь там делать. Фариду-то всю жизнь куда-то волокли и тащили – с кухни на кухню, от ребенка к ребенку. «Да так оно и лучше», – подумала она. Твердо стоять на земле, знать свое место – а не жить, как эти американцы, в свободном плавании, без якоря, без моральных ценностей. Неудивительно, что они все такие одинокие и только пьют, колются да разводятся.