Дейа, как в трансе, побрела за тетей куда-то вглубь помещения. По пути она нет-нет да посматривала на книги – стеллажи башнями высились до самого потолка, так что голых кирпичных стен почти не было видно. В недрах магазина обнаружилась барная стойка и несколько столиков, за которыми сидели люди с книжками и чашками кофе. Вслед за Сарой Дейа пробралась в самый дальний угол, и они уселись у окна друг напротив друга. Аромат кофе и проникающий с улицы мягкий свет зимнего солнца создавали теплую уютную атмосферу.

– Прости, что по телефону отказалась говорить, кто я, – начала Сара. – Я боялась, как бы ты не проболталась моим родителям.

– Ничего не понимаю, – пробормотала Дейа. Она сидела как на иголках. – Я думала, ты в Палестине! Когда ты успела вернуться? И почему скрываешь от теты и сидо, что ты здесь?

– Это долгая история, – мягко ответила Сара. – Не в последнюю очередь поэтому я и решила выйти с тобой на связь.

Дейа вытаращила глаза:

– А еще почему?

– Я знаю, что тебя собираются выдать замуж. И хочу, чтобы ты понимала: у тебя есть выбор.

– Выбор? – У Дейи вырвался смешок. – Ты шутишь?

Сара сдержанно улыбнулась:

– Нет, Дейа. Я говорю совершенно серьезно.

Дейа открыла рот, помялась, но потом все-таки выпалила:

– Неужели ради этого ты приехала в Нью-Йорк, на другой конец света? После стольких лет… Не понимаю!

– Я давно хотела с тобой повидаться, но пришлось подождать, пока ты подрастешь. Иначе бы ты меня просто не поняла. Услышав, что ты сидишь с женихами, я испугалась, что тебя выдадут замуж прежде, чем я успею с тобой поговорить. А теперь, когда ты здесь, передо мной, я даже не знаю, с чего начать…

– Это как-то связано с моими родителями?

Повисла пауза. Сара отвернулась к окну.

– Да, связано. Но не только с ними.

Дейа вгляделась в ее лицо. По ее глазам, по тому, как она смотрела на улицу, Дейа догадалась, что тетя чего-то недоговаривает.

– Откуда мне знать, что ты не лжешь?

– У меня нет причин тебе лгать, – отозвалась Сара. – Впрочем, конечно, ты не обязана мне верить. Я об одном прошу: выслушай меня, прежде чем принимать решения.

– Честно говоря, я вообще никому не верю.

Улыбнувшись, Сара откинулась на спинку кресла.

– Не так давно я была точно такой же, как ты, – сказала она. – Прекрасно помню, каково мне приходилось в родительском доме! Такое не забывается. Я понимаю, что ты сейчас испытываешь, и хочу помочь тебе принять правильное решение – или, по крайней мере, убедить тебя, что выбор все-таки есть.

– Ты сейчас о замужестве?

Сара кивнула.

– Да какой же тут выбор? Никакого выбора у меня нет! Уж ты-то должна лучше других это понимать!

– Я понимаю. Потому и решила с тобой встретиться.

– Что-то я никак в толк не возьму, чем ты можешь помочь мне, – фыркнула Дейа, – если ты и себе-то помочь не смогла!

– Очень даже смогла.

– В смысле?

Слегка улыбаясь, Сара медленно проговорила:

– Ни из какой Палестины я не приезжала, и вообще ни разу там не была. И никакого мужа у меня нет и не было.

Летом Фарида и Халед решили свозить Омара на родину – подыскать ему невесту. Хотя в Бруклине было полно палестинок-мусульманок, Фарида не желала, чтобы сын женился на ком-то из них. Нет-нет, ни в коем случае. Ни для кого не секрет, что девицы, выросшие в Америке, самым вопиющим образом пренебрегают арабскими традициями. Некоторые даже расхаживают по улицам в обтягивающих тряпках и с размалеванной рожей! И тайком от родителей бегают на свидания с парнями. Иные из них даже не девственницы! При одной мысли об этом Фарида содрогалась. Нет, конечно, Омар-то не девственник. Но мужчина – совсем другое дело. Невозможно проверить, девственник он или нет. На кону не стоит ничье доброе имя. В голове у Фариды звучал голос матери: «Мужчина уходит из дома мужчиной и мужчиной возвращается. Никто у него этого не отнимет». А вот женщина – изделие куда более хрупкое. Именно поэтому Фарида и думать не хотела о том, чтобы растить в этой стране новых девчонок. Разве мало хлопот ей доставляет Сара? Так теперь еще и за Дейю переживай! Она молилась, чтобы у Исры родился мальчик.

Лишь эта надежда укрепляла Фариду, когда она неуклюже поднималась по трапу самолета вслед за Омаром и Халедом. Трудно поверить, что уже пятнадцать лет прошло с тех пор, как они переехали в Америку. Когда они только обосновались в Нью-Йорке, Халед клялся, что это лишь временное пристанище: мол, подзаработаем денег, чтобы поднять детей, и вернемся в Святую землю. Но шли годы, и Фарида все яснее понимала, что никуда они не вернутся. Она изо всех сил пыталась устроить жизнь так, чтобы семья не понесла ущерба. Говорила с детьми по-арабски, Сару воспитывала в строгости, и даже сыновья, как бы сильно ни пропитались американским духом, все же делали то, что положено палестинским мужчинам: женились на палестинских девушках и растили детей, как принято у арабов. Если не будешь беречь свою культуру, свою суть – потеряешь их. В это Фарида верила свято.

И именно этого она в последнее время больше всего боялась – особенно глядя на Омара и Али, которые жили не пойми как. Но что толку рвать на себе волосы, думала Фарида, вглядываясь в силуэт Манхэттена и стискивая руку Халеда, в то время как самолет карабкался в небо. Надо поскорее женить Омара, пока не стало слишком поздно.

Через два месяца они вернулись в Нью-Йорк с Надин.

– Поздравляю, – пробормотала Исра, встретив их на пороге. Бросила быстрый взгляд на Надин и потупилась.

Фарида видела, что ослепительная улыбка и ярко-голубые глаза Надин обескуражили Исру. Что ж, ничего удивительного. По правде говоря, этого она и добивалась. Не то чтобы она хотела обидеть Исру, нет, – но старшей невестке не вредно посмотреть, какой должно быть женщине. Едва приехав в Палестину, Фарида сразу дала понять, что второй Исры ей не надо. В прошлый раз, выбирая невесту, она искала застенчивую, скромную девушку, которая хорошо готовит и прибирает, – словом, полную противоположность американским вертихвосткам. Но на этот раз отдала предпочтение девчонке поживее. Уж слишком тоскливо у них дома, думала Фарида, глядя на постную улыбку Исры. Может, с Надин она наконец повзрослеет и начнет вести себя как подобает.

– Ты должен сразу показать, кто в доме хозяин, – наставляла Фарида Омара вечером, пока Надин обустраивалась наверху.

Эти слова она нашептывала ему уже не раз: и когда они подписывали брачный договор в зале у родителей Надин, и в вечер свадебной церемонии, – но повторить не помешает. Омар уж слишком американец: таращится осоловело на молодую жену, забыв обо всем на свете. Все они такие, нынешние мужчины. Вот когда Фарида вышла замуж за Халеда, он отвешивал ей оплеуху, стоило лишь глаза лишний раз поднять. Лупил и лупил, пока она не стала тише воды ниже травы. Она хорошо помнила первые годы брака, задолго до того, как они перебрались в Америку, – помнила, как жила в вечном страхе перед его бешеным нравом: стоило слово поперек сказать, на нее тут же сыпались пинки и затрещины. Каждый вечер Халед возвращался домой с полевых работ, остервеневший от убожества их жизни – от жесткого матраса, на котором они спали, от скудной еды, от ломоты в костях, – и вымещал злобу на ней и детях. Иногда он колотил их за малейшее ослушание, а иногда скрипел зубами и молчал, но в глазах бурлила ярость.