Вишневский толкнул меня к стене в коридоре, я ударилась спиной, но он не дал мне отойти, схватив вытянутой рукой за шею, при этом держась на почтительном расстоянии, как будто ожидал от меня военных действий (что небезосновательно). Его темные глаза горели яростью, кажется, мой последний удар оказался последней каплей. Страх рос во мне и креп наверное, все дело в глазах Андрея. Сейчас они казались мне даже не человеческими.

– Я… – голос получился хриплым, он слишком сильно сдавил мою шею.

– Что, сдулись все твои угрозы? – Андрей зло усмехнулся. – Кому-то пора прекратить твои выходки, и если твой папаша смотрит на происходящее сквозь пальцы, придется мне показать тебе твое место.

Все так же держа меня за шею, он протянул руку, дернул мои брюки. Ткань порвалась со страшным звуком. Следом за брюками пострадала кофта. Я хваталась за шею и ничего не могла поделать, чувствовала себя беззащитной. Такого со мной никогда не случалось, никогда. Мне казалось, я всегда за себя постою, а тут… отбивалась и старалась не задохнуться.

Покончив с одеждой, Вишневский оттолкнул меня в сторону. Едва не налетев на зеркало, я схватилась за стену и удержалась на ногах. В глазах стояли слезы, от нехватки воздуха и обжигающей боли в горле И от обиды, от унижения. В данный момент я была готова убить врага, и это не просто игра слов. В таком состоянии убивают по-настоящему, жестоко и с садистским удовольствием. Я медленно выпрямилась и повернулась к нему: Андрей отошел от меня на пару шагов, словно в его голове бродили мысли, подобные моим. Уничтожить, растоптать… не знаю, сколько мы сверлили друг друга взглядами, полными ненависти, отвращения и боли, пока Вишневский не покачал головой, прикрыв глаза.

– Тебе лучше уйти, пока все не зашло слишком далеко, – бросил он, все еще держа глаза закрытыми. Голос его звучал устало, опустошенно. – В гардеробной найди себе что-нибудь, чтобы одеться.

И я ушла в гардеробную, так и не сказав ни слова, хотя слов было много. С полчаса я просидела там, пытаясь успокоиться: эмоции били через край, подталкивая к действиям, но я не сделала ничего. Нашла себе подходящую одежду и ушла.

Наверное, на тот момент это было самым правильным решением. А еще я решила не рассказывать об инциденте Ромке. Прежде всего потому, что не хотелось признавать: хоть ненадолго, но Вишневский победил. Да и неизвестно, как Ромка бы отреагировал на случившееся. Скорее всего, не очень хорошо, а я слишком любила друга, чтобы втянуть его в наши баталии.

На следующий день настроение ничуть не улучшилось.

Стоило только вспомнить прошлый вечер и глаза, полные бешенства – становилось не по себе. Я трясла головой и пыталась выбросить это из головы и отвлечь себя другими проблемами. Убийство, у меня есть убийство и лучше подумать о нем.

Например, какой черт дернул Вишневского найти актриску из другого города? Эту мысль я старалась не отпускать всю трехчасовую дорогу на следующий день. Не живи лже-Анна так далеко, не пришлось бы тратить столько времени даром… не то, чтобы я не любила езду, просто обожала, но встать на три часа раньше обычного – это скажу я, испытание. А еще дорога – это три часа мыслей, воспоминаний. Злости. Сентябрина Симбирина и дорога ярости получилась.

З.В. Гаранин ждал меня не раньше семи, но я рассчитывала поговорить с подругой Крокодильши – Анной. Так немудрено запутаться в этих Аннах… никакой фантазии у людей, брали бы пример с моей мамули: второй Сентябрины я не встречала ни разу.

В тот момент, когда я въезжала в город, можно было уже догадаться, что день будет не самым удачным: во-первых, все утро я потратила на скандал с Ромкой, друг не желал отпускать меня в «подобное мутное предприятие» в одиночку. Сам он поехать ну никак не мог, о чем я знала еще позавчера, но собирался отложить все дела ради поездки.

Это меня не устраивало, и не только из-за его дел. Не хотелось целый день находиться под его пристальным вниманием. На шее проступили небольшие синяки, не слишком заметные, но уверена, Ромка бы их разглядел, не броди я по дому в свитере. Я убедила Ромку остаться, так что возникло «во-вторых». Вместо себя он отправил со мной парня и обозвал его «доверенным лицом». Пашка я встречала не раз, и не особо ему доверяла: слишком он туп. Но Ромка оказался глух к моим доводам, и теперь Пашок ехал за мной на подержанном Опеле.

И тут как раз уместно перейти к «в-третьих»: надежда на то, что «доверенное лицо» отстанет по дороге и отвяжется от меня, умерла еще на половине пути. Не будь на дороге снега и метели, у меня было бы больше шансов уйти от преследования: все-таки, моя Ауди – это вам не старый Опель. Но вот уже второй день подряд снег падал дурацкими хлопьями, нещадно покрывая дорогу и деревья вокруг, так что скорость движения существенно снизилась.

Когда я доехала с Пашком на хвосте, всплыло еще и «в-четвертых»: подругу Анны отыскать не удалось. Телефон девушки не отвечал, и никто не знал, где она пропадает. В итоге пришлось пообедать с дурацким Пашком, который едва ли не пускал слюну, когда смотрел на меня, а еще все время подозрительно облизывал губы. К семи часам вечера я напоминала неврастеника, а при одном упоминании Пашка руки начинали трястись от злости. Я трижды за день поскандалила с Ромашкой по телефону, но друг остался неумолим: мол, держись Пашеньку, он надежный и все тут. Хотя, стоило признать: у Пашка имелся существенный плюс – он отвлекал меня от Вишневского.

Наплевав на все знаки судьбы в виде череды неудач и Пашка, я все-таки потащилась на назначенную Гараниным встречу. На всякий случай сняла номер в местной гостинице и оставила малютку-Ауди на стоянке, а Пашка в номере: оказывается, некоторые бугаи не переносят тройную дозу снотворного и крепко засыпают. И это не моя вина: откуда мне было знать такие подробности, раз я далеко не медик?

С пятиминутным опозданием я появилась в детском садике на такси. Около входа меня никто не ждал, никакой тебе красной ковровой дорожки, хотя, когда я выгружалась из такси, заметила какое-то движение справа. Поначалу это напугало, но потом я решила, что это просто местные наркоманы шныряют, место для них самое подходящее.

Черт, а темно-то здесь как… на худой конец хотя бы свет включили, шею можно свернуть в этих катакомбах! Прикинув так и этак, я толкнула дверь и прошла по темному коридору до кабинета Гаранина. Кажется, за дверью слышались голоса… я тихонько постучала и не без опаски шагнула внутрь, услышав короткое «входите».

Кроме Гаранина, в кабинете присутствовало еще двое мужчин: один – точная копия Пашка, бритый верзила с разбитой губой, сломанным носом и бесцветными глазами. Я определила его в категорию «безобидные». А вот второй мне понравился куда меньше: подтянутый мужчина лет сорока в стильных очках. Темные с проседью волосы аккуратно зачесаны назад, лицо узкое и длинное, нос тонкий и тоже длинный. Губы, само собой, тонкие.

Мужчина в очках окинул меня оценивающим холодным взглядом, на его лице при этом не отразилось ни единой эмоции. Пустой и равнодушный. Но мне показалось, что увиденное ему пришлось по душе, мелькнуло что-то такое в его глазах. И это этого сделалось не по себе, хотя какое мне дело до взглядов? Просто сам мужчина внушал опасение, и не мне одной: и Гаранин, и бритый бугай взирали на него с каким-то благоговейным страхом.