– Ну, что ты, Катя! – отвечала я, чуть не обидевшись.

– Нет, ты умна, – сказала Катя решительно и серьезно, – этоя знаю. Только раз я утром встала и так тебя полюбила, что ужас! Ты мне во всюночь снилась. Думаю, я к маме буду проситься и там буду жить. Не хочу я еелюбить, не хочу! А на следующую ночь засыпаю и думаю: кабы она пришла, как и впрошлую ночь, а ты и пришла! Ах, как я притворялась, что сплю… Ах, какие мыбесстыдницы, Неточка!

– Да за что ж ты меня все любить не хотела?

– Так… да что я говорю! ведь я тебя все любила! все любила!Уж потом и терпеть не могла; думаю, зацелую я ее когда-нибудь или исщиплю всюдо смерти. Вот тебе, глупенькая ты этакая!

И княжна ущипнула меня.

– А помнишь, я тебе башмак подвязывала?

– Помню.

– Помню; хорошо тебе было? Смотрю я на тебя: экая милочка,думаю: дай я ей башмак подвяжу, что она будет думать! Да так мне самой хорошостало. И ведь, право, хотела поцеловаться с тобою… да и не поцеловала. А потомтак смешно стало, так смешно! И всю дорогу, как гуляли вместе, так вот вдруг ихочу захохотать. На тебя смотреть не могу, так смешно. А ведь как я рада была,что ты за меня в темницу пошла!

Пустая комната называлась «темницей».

– А ты струсила?

– Ужас как струсила.

– Да не тому еще рада, что ты на себя сказала, а рада томубыла, что ты за меня посидишь! Думаю: плачет она теперь, а я-то ее как люблю!Завтра буду ее так целовать, так целовать! И ведь не жалко, ей-богу, не жалкобыло тебя, хоть я и поплакала.

– А я-то вот и не плакала, нарочно рада была.

– Не плакала? ах ты злая! – закричала княжна, всасываясь вменя своими губками.

– Катя, Катя! Боже мой, какая ты хорошенькая!

– Не правда ли? Ну, теперь что хочешь со мной, то и делай!Тирань меня, щипли меня! Пожалуйста, ущипни меня! Голубчик мой, ущипни!

– Шалунья!

– Ну, еще что?

– Дурочка…

– А еще?

– А еще поцелуй меня.

И мы целовались, плакали, хохотали; у нас губы распухли отпоцелуев.

– Неточка! во-первых, ты всегда будешь ко мне спатьприходить. Ты целоваться любишь? И целоваться будем. Потом я не хочу, чтоб тыбыла такая скучная. Отчего тебе скучно было? Ты мне расскажешь, а?

– Все расскажу; но мне теперь не скучно, а весело!

– Нет, уж будут у тебя румяные щеки, как у меня! Ах, кабызавтра поскорей пришло! Тебе хочется спать, Неточка?

– Нет.

– Ну, так давай говорить.

И часа два мы еще проболтали. Бог знает, чего мы непереговорили. Во-первых, княжна сообщила мне все свои планы для будущего инастоящее положение вещей. И вот я узнала, что папу она любит больше всех,почти больше меня. Потом мы порешили обе, что мадам Леотар прекрасная женщина ичто она вовсе не строгая. Далее, мы тут же выдумали, что мы будем делатьзавтра, послезавтра, и вообще рассчитали жизнь чуть ли не на двадцать лет. Катявыдумала, что мы будем так жить: она мне будет один день приказывать, а я всеисполнять, а другой день наоборот – я приказывать, а она беспрекословнослушаться; а потом мы обе будем поровну друг другу приказывать; а тамкто-нибудь нарочно не послушается, так мы сначала поссоримся, так, для виду, апотом как-нибудь поскорее помиримся. Одним словом, нас ожидало бесконечноесчастие. Наконец мы утомились болтать, у меня закрывались глаза. Катя смеяласьнадо мной, что я соня, и сама заснула прежде меня. Наутро мы проснулись разом,поцеловались наскоро, потому что к нам входили, и я успела добежать до своейкровати.

Весь день мы не знали, что делать друг с другом от радости.Мы все прятались и бегали от всех, более всего опасаясь чужого глаза. Наконец яначала ей свою историю. Катя потрясена была до слез моим рассказом.

– Злая, злая ты этакая! Для чего ты мне раньше всего несказала? Я бы тебя так любила, так любила! И больно тебя мальчики били на улице?

– Больно. Я так боялась их!

– Ух, злые! Знаешь, Неточка, я сама видела, как один мальчикдругого на улице бил. Завтра я тихонько возьму Фальстафкину плетку, и уж еслиодин встретится такой, я его так прибью, так прибью!

Глазки ее сверкали от негодования.

Мы пугались, когда кто-нибудь входил. Мы боялись, чтоб насне застали, когда мы целуемся. А целовались мы в этот день по крайней мере стораз. Так прошел этот день и следующий. Я боялась умереть от восторга,задыхалась от счастья. Но счастье наше продолжалось недолго.

Мадам Леотар должна была доносить о каждом движении княжны.Она наблюдала за нами целые три дня, и в эти три дня у ней накопилось многочего рассказать. Наконец она пошла к княгине и объявила ей все, что подметила,– что мы обе в каком-то исступлении, уже целых три дня не разлучаемся друг сдругом, поминутно целуемся, плачем, хохочем как безумные, – как безумные безумолку болтаем, тогда как этого прежде не было, что она не знает, чемуприписать это все, но ей кажется, что княжна в каком-нибудь болезненномкризисе, и, наконец, ей кажется, что нам лучше видеться пореже.

– Я давно это думала, – отвечала княгиня, – уж я знала, чтоэта странная сиротка наделает нам хлопот. Что мне рассказали про нее, пропрежнюю жизнь ее, – ужас, настоящий ужас! Она имеет очевидное влияние на Катю.Вы говорите, Катя очень любит ее?

– Без памяти.

Княгиня покраснела от досады. Она уже ревновала ко мне своюдочь.

– Это ненатурально, – сказала она. – Прежде они были такчужды друг другу, и, признаюсь, я этому радовалась. Как бы ни была мала этасиротка, но я ни за что не ручаюсь. Вы меня понимаете? Она уже с молокомвсосала свое воспитание, свои привычки и, может быть, правила. И не понимаю,что находит в ней князь? Я тысячу раз предлагала отдать ее в пансион.

Мадам Леотар вздумала было за меня заступиться, но княгиняуже решила нашу разлуку. Тотчас прислали за Катей и уж внизу объявили ей, чтоона со мной не увидится до следующего воскресенья, то есть ровно неделю.

Я узнала про все поздно вечером и была поражена ужасом; ядумала о Кате, и мне казалось, что она не перенесет нашей разлуки. Я приходилав исступление от тоски, от горя и в ночь заболела; наутро пришел ко мне князь ишепнул, чтоб я надеялась. Князь употребил все свои усилия, но все было тщетно:княгиня не изменяла намерения. Мало-помалу я стала приходить в отчаяние, у менядух захватывало от горя.

На третий день, утром, Настя принесла мне записку от Кати.Катя писала карандашом, страшными каракулями, следующее: