Прежде чем Стел успел опомниться, он стиснул двумя руками ее кисти, скользнул к запястьям и осторожно, будто ступая по натянутой под облаками струне, потянулся внутренним взглядом и теплом. Рани коротко вскрикнула, и они оба провалились в яркое воспоминание…

Рани лежала на жестком матрасе, натягивая до подбородка простыню. В распахнутые ставни дул ветер, трепал выстиранные занавески, холодил голое тело. У окна улыбался Ларт, широко растягивая губы. Закат клубничной карамелью обливал его встрепанные светлые волосы и обнаженный торс. Такой солнечный мальчик в этой Саримом забытой каморке и судьбе…

– Иди сюда! – бросил он через плечо. – Тут такое облако!

Рани мотнула головой и зажмурилась. Горько пахло сиренью.

– Где ты достал сирень? – прошептала она, не открывая глаз.

Дохнуло запахом его кожи, пьянящим и пряным.

– Один маг-неудачник мне проигрался. – Губ коснулось его горячее дыхание. – Вот я и взял с него сиренью для моей невесты.

– Невесты? – Рани открыла глаза.

Ларт склонился к ней…

Так! Стел рванулся из переплетения душ, стараясь не вылететь из совместного воспоминания-сна. Это, конечно, все любопытно, но ощутить поцелуй Ларта как-то не хочется даже в иллюзии. Стел отделил себя, поднялся с постели и обернулся на Рани.

И не узнал. Она светилась счастьем.

Волосы рыжеватыми волнами разметались по подушке. Закат искрил на кудряшках, золотил изгиб ушной раковины, нежную шею. А глаза смеялись и горели изумрудами. Яркие и глубокие. Живые глаза.

– Именем Ериха, откройте! – Хлипкая дверь затряслась.

Стел понял, что сейчас будет, – и попытался свернуть сон, потянулся обратно к Рани, чтобы вытащить ее в настоящее, но тут дверь слетела с петель…

И запахло абрикосами. Сладко и густо.

В жизни от Агилы никогда так сильно не пахло абрикосами. Она стояла в дверном проеме и грустно смотрела Стелу в глаза.

– А я скучала по тебе, Зануда, – вздохнула Агила. – Прости, что помешала…

Сон истаял брызгами света от масляной лампы, подвешенной на поперечине, темнота перетекала под вымокшим пологом. Стел глубоко вдохнул и выдохнул, привыкая к ощущениям тела. Ноги согрелись, спина, согнутая дугой, затекла.

Агила. От ее имени на губах вязла сладость, но на душе горчило. Бренди еще туманил разум, кончики пальцев покалывало ворожбой. Агилу на самом деле затянуло в созданную из воспоминаний иллюзию или это игра его воображения?

Стел искоса глянул на Рани, сжавшуюся под боком. Она поджала ноги и стиснула пальцами виски. Теперь, когда Стел узнал ее прежнюю, никакой маскарад не заставит его видеть в ней мальчика-подмастерья. Даже тот маскарад, которым наградила ее жизнь. Быть может, именно потому в видение вплелся образ Агилы.

– С тобой вспоминать еще больнее, – голос Рани звучал как-то совсем по-детски, светло и с трогательной хрипотцой. – Зачем ты полез?

– Прости, – Стел зажмурился.

– Это ты прости, что впуталась в твою жизнь, – Рани загасила лампу и легла спиной к Стелу.

Глухая тишина собралась склизким комком в груди.

– Надеюсь, мы не сильно расстроили принцессу, – раздалось в темноте.

Стел медленно выдохнул, но ничего не ответил. Пожалуй, принцесса сейчас вряд ли думает о своем «Зануде». Она спокойно спит, как в детстве натянув одеяло к самому подбородку, чтобы не оставлять беззащитно открытой шею. Ее ресницы подрагивают во сне, и ветер треплет края занавесок – Агила любит прохладу.

На горизонте темнела полоса леса. Захотелось рвануть с места – и очутиться там. В детстве Стел любил фантазировать, будто можно привязать к оперению стрелы длиннющую веревку, зацепиться за облако и, качнувшись на громадном маятнике, вмиг перелететь далеко-далеко: пройтись под ветвями, поросшими хвойной бахромой, вдохнуть сладость смолы и земляной дух, пошелушить ладонью сосновый ствол.

Стел никогда не видел леса, но в юности зачитывался путевыми заметками некоего Лираита, чистокровного сарима, жившего в эпоху основания Городов.

– Глаза проглядишь! – Рани натянула поводья. Серая кобыла мотнула головой, недовольная остановкой.

Все шесть дней перехода Стел держался с Рани подчеркнуто вежливо и отстраненно. Тогда, в иллюзии-сне, он почувствовал себя неловко, будто бы Рани целовалась с ним, а не с Лартом, причем наяву, и будто бы Агила на самом деле это увидела. Стел до сих пор точно не знал, что там произошло – скорее всего просто бренди и внезапное чувство вины.

Но чувство вины было. И только поэтому не стоило продолжать странную игру в недолюбовь, затеянную Рани. Он боялся ей навредить, боялся запутаться сам. Проще было вовсе об этом не думать. И Стел не думал.

– На горизонте лес, видишь? – он вытянул вперед руку. – Много лет я мечтал его увидеть.

– А чего мечтал? – бросила она небрежно и наклонилась в седле заправить штанину в сапог.

Стел покосился: так деловито сопит, чрезвычайно занятая пряжкой на поношенном ремешке вокруг голенища, будто ни до чего в мире ей дела нет.

– Тебе в самом деле любопытно? – усмехнулся Стел, сощурившись. В детстве они с Агилой прикидывались, будто такой взгляд через прищур позволяет видеть человека насквозь.

Но Рани не знала этой шутки и потому подчеркнуто безразлично буркнула:

– Угу, – и насупилась.

Мстит. Холодом отвечает на холод.

– Много лет назад за полку в библиотеке Школы магии завалился свиток, – загадочно начал Стел, стараясь ее заинтриговать вопреки своему намерению не сближаться. – Свиток был еще тех времен, когда степняки только заселяли равнину за Срединным отрогом, сливаясь с северным осколком саримской цивилизации.

– Тогда умели писать? – Рани с любопытством подалась вперед, в ее блестящих глазах мелькнуло отражение Стела.

Горло царапнул холодок. Все же не стоило. Но говорить о любимом деле и видеть, что над тобой не смеются, а с жадностью впитывают каждое слово, приятно. Настолько приятно, что перестаешь заботиться о чувствах и последствиях, а просто вдохновенно говоришь.

– Свиток принадлежал перу сарима, а они умели писать и за тысячу лет до этого, – он со значением поднял палец, будто на уроке напоминал ученикам азы. – Так вот, несмотря на древность, о свитке все позабыли, поскольку это был не научный трактат, не великие тайны магии и даже не травник – на старых листах, покрытых кое-где плесенью, одинокий странник делал путевые заметки. Прежде он был служителем, но, воспитав себе смену, покинул храм и отправился через горный перевал в лес.

– Понеслась лекция… – Рани прищелкнула языком. Стел осекся, но она тут же улыбнулась и мягко спросила: – И эти записки так тебя вдохновили?

Не просто вдохновили – они до того захватили воображение юного Стела, что он выучил наизусть каждое выцветшее слово. Там было много размышлений о жизни и бытовых мелочей, из которых Стел понял, что странник был магом, но это не мешало его искренней вере в Сарима. Он помог Стелу принять в душе магию и нащупать ту грань, за которой кончается угодное Богу созидание и начинается разрушение жизненных связей.