Стел сумел вынырнуть и поймать равновесие на гребне невидимой волны, раскрывшись навстречу жизненной силе целого мира, будто раскинув руки. Восторг переполнил душу, смыл городскую пыль и боль. Стел не мог видеть – лишь ощущать. И благодарно впитывать, заполняясь до края. Отпускать не хотелось до боли в сжатых зубах. И он не отпускал – он дышал жизнью в ее первозданном виде…

… и задохнулся.

Впереди зияла пустота.

Тот смерч гигантским водоворотом закручивал тепло вокруг ледяного колодца, бездонного, ненасытного. И распахнутая душа летела в общем потоке.

Усилием воли Стел потянулся обратно, к живому телу.

Липкий пот прошиб ступни и ладони, боль сдавила грудь, скользкий страх крутился в животе и тянулся к гортани.

Новая волна захлестнула, подхватила, понесла, спутала прошлое и будущее, верх и низ. И вот уже не найти дороги назад. К воздуху, к жизни, к собственному телу.

Если бы только увидеть! Но во власти беспощадной стихии Стел был всего лишь бестолковым слепым котенком. Не за что уцепиться, нечего ждать – остается только поддаться течению и раствориться.

Исчезло дыхание и тело, остался лишь низкий гул тепла. И последняя искра жизни.

Большая поляна широким берегом выходила к реке, а на другом краю поднималась пологим холмом, на котором рос одинокий ясень. Могучие ветви расходились шатром и тянулись узловатыми пальцами к склону. Еще дед Стрелка вырыл под ясенем обширную землянку, стены которой крепились корнями, а вход шел сквозь вытянутое дупло. На двери, законопаченной глиной, желтело солнце. Белянка любила наблюдать, как Стрелок каждую весну подкрашивает его охрой, напевая колыбельную и ничего не замечая вокруг. По его лицу в такие моменты блуждала прозрачная улыбка.

Но сейчас он не улыбался. Сидел на широком корне под этим самым солнцем и сосредоточенно мастерил лук. Тонкие пальцы ловко плели тетиву, из-под пшеничных волос торчал только длинный нос. Равнодушное, будто слепленное из снега лицо застыло.

Белянка закусила губу. Вот сейчас он вскинет голову – и блеснут осколки летнего неба в смеющихся глазах. А в ответ у нее в груди пониже левой ключицы соберется комочек тепла.

Как бы не так.

Она негромко кашлянула и коснулась его плеча:

– Утро доброе.

– День в разгаре, – он сбросил ее руку, ни на мгновение не прерывая работы.

Холод и пустота. Будто и не человек перед ней вовсе.

Белянка сглотнула влажный комок и не выдержала, всхлипнула:

– Ты все забыл?

– Забыл? – вот теперь он поднял на нее глаза.

Белянка с трудом подавила крик.

Мутные, точно осеннее болото: дождевая вода прозрачнее, прошлогодний лед горячее. В глубине мелькнула тень узнавания, но на поверхность не выплеснулось ничего. Пару мгновений Белянка была готова кричать, бить кулаками, пинать ногами – лишь бы достучаться. Все равно без толку. Собравшись с духом, она спросила:

– Где Ласка?

В ледяной бездне полыхнуло пламя, даже голос дрогнул от ее имени:

– Ласка?

Белянка отвела взгляд, едва сдерживая дрожь.

– Она дома. Обед готовит, – столько нежности и тепла было в этих словах, что даже жить не хотелось, но Белянка почтительно поклонилась:

– Спасибо, Отец. Пойду поговорю с подругой.

– С подругой? – из-за двери выглянула Ласка.

– Да, сестрица, – выдавила Белянка. – Дело у меня к тебе есть.

Ласка вышла, облокотилась о широкий ствол ясеня и скрестила руки на груди:

– Говори!

– Отойдем к реке? – с тающей надеждой попросила Белянка.

– У меня от любимого секретов нет, – Ласка покачала головой и расплылась в торжествующей улыбке.

Во рту пересохло. Сжались кулаки, ногти впились в ладони, но Белянка ответила на пределе спокойствия:

– Отец сейчас как никогда нужен деревне. Сними заклятие – позволь ему решать! Идет беда, мы нуждаемся в его защите.

– Не мы – ты нуждаешься в его защите, – расхохоталась Ласка. – Какая же ты дура наивная, Белка! Не отнимала я его у деревни – только у тебя. И не держу я его на привязи – пусть идет и вершит дела великие! Мое дело – обед сварить.

– Да ты посмотри на него! Он же имени своего не помнит! – не выдержала Белянка. – Очнись, Ласка!

– Не груби, колдунья! – за спиной горой навис Стрелок.

Белянка резко обернулась, по ее щекам уже струились слезы.

– Да как ты не помнишь ничего! – она протянула руку, чтобы коснуться кончиком пальца светлой щетины.

Он с силой сжал ее запястье и вывернул руку за спину.

– Больно! – взвыла Белянка.

– Неповадно будет людям добрым жизнь портить, – твердо сказал он и отпустил. – Не плачь, не трону я тебя. Но и ты нас не трогай.

Стрелок обнял Ласку, словно спешил защитить от целого мира.

Нужно проглотить слезы и спокойно объяснить ему, что деревне грозит опасность.

Но как же жжет веки, как трудно дышать! Как надменно улыбается Ласка! Из-за ольхи выглядывает тетушка Пшеница – глаза истинной сплетницы горят от небывалых новостей. Ребятня смолкла, замерла шумная игра. Кажется, вся деревня собралась посмотреть на позор Белянки. Прежде чем она успела опомниться, ноги понеслись к реке, а за спиной на разные лады гремел смех, многократно преломляясь в солнечных лучах.

С разбегу она прыгнула в ледяную воду. Загорелась кожа, ноги свело судорогой, волна накрыла с головой. Захлебываясь и отчаянно борясь с течением, Белянка перестала плакать. Смылись соленые слезы, утекли на запад и не вернутся с рассветом. Никогда не вернутся.

Река побеждала, потешалась над глупым человечком. Но Белянка больше не будет обращать внимания на смех. Никогда. Она будет плыть, барахтаться, сопротивляться. Наперекор всему она будет жить дальше.

Время исчезло, растворилось до капли. Река стала бесконечной. Казалось, вся жизнь пройдет в бессмысленной борьбе с ледяной водой: грудь никогда не наполнится воздухом, глаза не увидят неба, ноги не почувствуют твердой земли.

Но ступни утонули в жирном илистом дне. Мир обрел привычные очертания.

Белянка выползла на скользкий берег и притянула ноги к подбородку. Тело сотрясала мелкая дрожь, дыхание сбилось. Тонкие струйки стекали по спине, пронизывал весенний ветер.

А на том берегу бегали дети, курился над землянками дым растопленных очагов, крутился гончарный круг Боровиковых и ткацкий станок Холщевых. Шумели деревья. Все было так хорошо, размеренно, правильно. Только тетушка Пшеница металась вдоль кромки воды.

Белянка махнула ей рукой – хозяюшка остановилась, глядя то ли с жалостью, то ли с презрением. С отвратительной четкостью Белянка осознала, что она лишняя в этой деревне, в этой жизни. Девочка без судьбы. А ведь так и есть. Не было бы ее – Ласка не сотворила бы дурной приворот, тетушка Мухомор не лишилась бы ученицы, а деревня – Отца.