– Да ладно тебе.

Элинор подумала минуту и согласно кивнула:

– Ладно, договорились. Скоро вернусь. Мне надо позвонить. – И, встав, она вышла из кабинки.

* * *

Весь день они провели в Лагуне, блуждая по магазинам и галереям, и к тому моменту, когда вернулись в Брею, было совсем темно. Элинор решила остаться у него, как будто между ними ничего не произошло. Они заказали по телефону сандвичи, приняли вдвоем душ и занялись любовью.

После этого, лежа в постели и в сотый раз наблюдая «Жар тела» по каналу HBO, она спросила его, как начался семестр.

Йена так и подмывало рассказать ей все, выразить в словах то смутное ощущение отчужденности, которое он испытывал, ту непонятную необычность, которая, как ему казалось, накрыла кампус с началом учебного года, но это было слишком сложно, и он решил, что сейчас не время и не место.

– Нормально, – ответил Эмерсон.

– А как твой курс по хоррору?

– Народу больше, чем я ожидал. Сначала записалось очень мало, но в течение недели курс хорошо прорекламировали. И хотя сейчас, на мой взгляд, хоррор находится в некотором загоне, спрос на него все равно имеется.

– Или он проще, чем Милтон.

– Может быть, и так.

– И что, Кифер все еще достает тебя?

– Шутишь? – Йен фыркнул. – Я не только должен оправдываться всякий раз, когда предлагаю курс по хоррору, но в этот раз он сказал мне, что хочет, чтобы я изменил название. По-видимому, «Литература ужаса» звучит недостаточно престижно для каталога. Он хочет, чтобы я назвал курс «Фантазии в мировой литературе».

– В этом весь Кифер, – засмеялась Элинор, качая головой.

– Да уж…

– Полная задница.

Йен слегка похлопал ее по пятой точке и усмехнулся:

– Как раз это я собирался сказать тебе.

Элинор медленно перекатилась на живот и застенчиво взглянула на него.

– И она твоя.

Йен вопросительно поднял брови.

– Ты что, не хочешь?

– Ты это серьезно?

Она кивнула, слегка смущенная, но не желающая это показывать.

– Правда?

– Я подумала, что мы могли бы попробовать. Мне тоже интересно.

– Но ведь ты…

– Мое мнение изменилось.

– Ты не подумай, я не жалуюсь. Просто думал, что…

– Если не хочешь, то не надо.

– Дело не в этом. Ты же знаешь, что я хочу.

Элинор улыбнулась ему.

– Тогда марш за вазелином.

Йен быстро поцеловал ее и выкатился из кровати.

– Люблю тебя, – сказал он ей с улыбкой.

Они оба знали, что он впервые произнес эти слова, но Элинор решила не заострять на этом внимание.

– И я тебя, – просто ответила она, улыбнувшись.

– Пятнадцать человек пострадали? – Джим, щекой прижимая трубку к плечу, взглянул на Хови и продолжил печатать. – Трое в больнице? Минутку… – Он остановился, выпрямил шею, взял телефон в руку и пояснил другу: – Беспорядки на футбольном матче университетской футбольной лиги.

– И начали всё мы? – негромко спросил Хови, глядя на него.

– Ну да, – Джим кивнул. – Наши пропустили после неправильного решения судьи, и зрители стали протестовать. Получилось все как на футболе в Европе. Толпы людей вывалились на поле и стали толкаться и драться. Форд говорит, еще счастье, что оказалось так мало пострадавших.

– Яна Андерсон, – сказал Хови. – Концерт в клубе.

Джим опять прижал трубку к плечу.

– Ладно, – сказал он спортивному редактору, – продолжай. Трое в больнице?..

Спустя десять минут, прочитав по телефону статью Форду и внеся по ходу дела необходимые исправления, Джим повесил трубку. Затем откинулся в кресле и положил ноги на столешницу.

– Боже мой! Изнасилования, самоубийства, беспорядки… Этот семестр стал воплощением мечты любого журналиста.

– Или кошмара любого нормального человека. – Коляска Хови загудела, и он подкатился к столу Джима.

Тот повернулся к своему другу.

– А ты уже слышал про обвинения в растлении малолетних, а?

Хови попытался покачать головой, но смог лишь слегка двинуть ею.

– Нет.

– Сейчас этим занимается Стив. Публикация будет в четверг. Две пары родителей, независимо друг от друга, заявили, что их дети подверглись растлению в детском центре. Я, правда, не знаю, насколько основательны эти обвинения – после дела Макмартина в центре установили очень строгие правила, и у меня такое впечатление, что дети просто не могут остаться наедине с учителями или воспитателями, – но родители утверждают, что мальчика ласкали, а девочку заставили совершить акт орального секса в кладовой.

– А есть такое преступление, которое в этом семестре еще не совершали?

– Если и есть, то до декабря этот недостаток исправят…

– И тебе все это не кажется немного… подозрительным?

– Подозрительным? – Джим выпрямился и спустил ноги со стола.

– Ну да. Сам подумай, все это произошло в универе за очень короткий промежуток времени. Разве это не выглядит немного необычно?

– Согласен.

– Я хочу сказать, что даже городской совет это заметил. – Хови указал на номер «Брея газетт», лежавший у него на коленях. Заголовок над сгибом сообщал, что городской совет принял резолюцию об увеличении количества полицейских в кампусе.

– Так к чему ты клонишь?

– Не знаю… Просто мне становится не по себе, когда я думаю обо всем этом.

Джим почувствовал ледяной озноб.

– Преступность растет везде.

– Но не на две тысячи процентов, или на сколько там еще. – Хови откатился, и Джим встал. – Знаешь, есть теория, что для всех идей и изобретений существует свое время и открытия делаются не потому, что появляется очередной гений, а потому, что этот гений первым сумел схватить то, что уже давно носится в воздухе. И если б Томас Эдисон не изобрел лампочку накаливания, то за него это сделал бы кто-то другой. И все из-за цайтгейста[44]. Просто для этого изобретения наступило время. Так вот, мне кажется, что сейчас происходит то же самое. Только, может быть, сейчас наступило время для насилия. Ведь не получилось же так, что в этом семестре у нас собралось больше всего студентов, склонных к насилию? Просто оно… оно носится в воздухе. Наступило время.

Озноб превратился в полноценную гусиную кожу.