– Три дня?! Ты меня без ножа режешь!

– Ну, два дня, – я трусливо скостила себе срок, зная, что с растяжением главное первую ночь пережить, а потом легче будет. – Только я не знаю, как до работы доковылять. Лед кругом. Я так и без вашей помощи убьюсь…

– Я готов тебя на руках носить, лишь бы ты вышла на работу, – голос босса немного смягчился. – Значит, завтра утром я у тебя. Все, пока.

– Но как же? Мы же договаривались на два дня… – поныла я в пустоту. Кирюсик уже отключился.

Глотнув обезболивающего и пристроив ногу на высокой диванной подушке, я уснула.

Разбудил меня запах горячей еды. Так не пахнут бутерброды даже из самой лучшей колбасы, так не заставляют сглатывать слюну творожные сырки, так не раздражает обонятельные рецепторы пакетированный кофе «три в одном» из ближайшего супермаркета. Так умопомрачительно и добротно пахнет настоящая домашняя еда, приготовленная с любовью.

Откуда? Холодильник пуст, в морозилке две пачки мороженого, застрявшие там с лета, в шкафчике банка говяжьей тушенки и три банки с родительскими солениями, которые я притащила из поселка. Даже хлеба нет.

А в воздухе витал аромат укропа и жареных сухариков. Таких, обжаренных с солью и чесночком. И наверняка политых оливковым маслом.

– Просыпайся, милая. Кушать пора.

Я открыла глаза. На краешке дивана сидела Вера Романовна и держала в руках тканевую салфетку. На соседке был все тот же полосатый фартук. Кружевной воротничок идеально расправлен, плечики прямые.

– Поднимись, я подложу еще одну подушку, – Надежда Романовна, стоя где–то сбоку, вне зоны видимости, ласково погладила меня темечку. – Вот так. Вера, подай салфетку!

Накрахмаленная салфетка жестко царапнула шею, и я немного смутилась, заметив, как темный взгляд Веры Романовны на секунду замер на моем засосе.

– Что это? – спросила я, когда передо мной водрузили маленький столик. Я видела такие в зарубежных фильмах, где пациентов кормили прямо в больничных палатах. Но мое «что это» относилось не к переносному столу, а к тем трем чашкам, что поражали своим содержимым. Праздник запаха и цвета.

Соседки поняли все верно.

– Ешь, это очень вкусно, – подбодрила меня одна из сестер.

– И полезно, – добавила вторая, протягивая ложку. – Суп называется минестроне.

В прозрачном бульоне лежали порезанные кубиками овощи и мелкие помидоры черри, половинки брюссельской капусты и соцветия брокколи. Белая фасоль, как жемчуг, рассыпавшийся по морскому дну, манила перламутровыми боками. Я чувствовала себя ныряльщиком, охочим до сокровищ.

– Подожди, подожди, милая! – Моя ложка, нацеленная на фасоль, замерла на полпути. – В суп нужно добавить топинад из оливок с чесноком.

Измельченные ингредиенты из второй чашечки, где главенствовал густой дух чеснока, наверняка добавили бульону пикантности.

«Я сейчас изойду слюной, совсем как собака Павлова», – мысленно простонала я, предвкушая славную трапезу.

– А теперь крутоны.

Горсть сухарей довершила аппетитную картину.

– Вот это да! – воскликнула я и, зачерпнув ложкой наваристый бульон, отправила его в рот. Глаза закрылись сами. Как у того же Лямура, который пристроился у меня в ногах и дремал, согревая своим боком перебинтованную лодыжку. Соседи пожаловали ко мне всем семейством. Кстати, а как они зашли? Я не помню, чтобы открывала им дверь.

– Нас Зоя Владимировна впустила, – как будто бы прочла мои мысли Вера Романовна. – Мы от нее узнали, что ты заболела.

Все верно. Никакой мистики. Я сама отдала ключи бабе Зое, чтобы не прыгать до двери, если она придет меня навестить.

Сейчас, когда сестры были одеты почти одинаково, стало особенно заметно, что они родственницы. Не мешали ни разный цвет глаз, ни форма носа. Их светлая кожа словно светилась изнутри. Наверняка в молодости обе были красавицами.

– Нравится минестроне? – поинтересовалась Надежда Романовна, присев на краешек стула. Спины у обеих женщин оставались прямыми, на лице светились подобающие случаю улыбки.

«Вот бы мне так себя держать!» – подумала я, совсем неинтеллигентно засовывая в рот очередную ложку. Нога ногой, а аппетит как был отличным, таким и остался. Хорошо, что еще не похрюкиваю от счастья. Люблю вкусно поесть. Вот бы еще это «счастье» не откладывалась у меня на боках. У Галки вон, сколько бы она не ела, все словно в топку.

– Спасибо, – произнесла я, отваливаясь на подушки. Мне можно. Я больная.

– А десерт? – Надежда Романовна метнулась на кухню. Передо мной поставили блюдце с крохотным пирожным и чашку с чаем. Краем глаза я заметила, что в чае плавали лепестки ромашки, но все мое внимание заняло пирожное. Если бы его не принесли соседки – весьма благопристойные дамы, я бы подумала, что в нем заключается намек на эротику. Два лепестка полупрозрачного теста смыкались по сторонам, образуя пузатую лодочку. Ближе к носовой части этой лодочки сияла марципановая жемчужина, возлежащая на ложе из нежнейшего сливочного крема.

– Как оно называется? – задержав дыхание, спросила я.

– Charmeur, кажется? – Надежда Романовна, наморщив лоб, посмотрела на сестру.

Та кивнула.

– Чаровница. Французский десерт. Кулинары с берегов Сены так изобретательны.

Обе с интересом ждали, какое впечатление произведет на меня десерт.

Пирожное не нужно было откусывать. Оно поместилось на вилку целиком и целиком исчезло во рту. Просто королевский вкус…

– К черту Дафну! – король протянул мне руку. Я смело вложила в нее свою ладонь.

– Никак не могу привести свои мысли в порядок.

– А ты попробуй познакомить их друг с другом.

Авессалом Подводный. Отдельные мысли

Мы начали целоваться, едва за нами закрылись двери.

Неистовство. Вот слово, сполна могущее описать то, что творилось с нами.

Хлопая исписанными страницами, метнулась в камин сорванная с запястья книжка…

Описали дугу и скрылись где–то в темноте сброшенные туфли…

На пол летели парики, веера (откуда они?), горохом сыпались пуговицы (или это был жемчуг?), трещало кружево, шуршали ленты и рвались швы…

И все это падало, шелестело и стучало во время каскада затяжных, выбивающих дух поцелуев.

Не разрывая объятия, мы рухнули на мех, устилавший пол у каминной решетки. До ложа мы просто не добрались. Оно мерцало золотом набалдашников в пяти шагах от наших нагих тел, но мы не смогли преодолеть и этого расстояния.

Я чувствовала шелковистость меха лопатками, поскольку мою попу обнимали горячие руки короля, прижимающего меня к себе так тесно, что окажись между нами тонкая кисея, вытащить ее, не порвав, не сумели бы.